Рельсы под луной - Александр Бушков

Окрестности не особо приятные: возвышенности, леса. Идем мы по бездорожью. С одной стороны, в таком вот лесочке противник может сосредоточить хоть полк, и ты об этом узнаешь в самый последний момент… если успеешь. С другой… Вот как раз на бездорожье-то, на пересеченке, не будут устраивать засад. Направление главного удара в другом месте, далековато отсюда, а здесь – отдаленный фланг. Или не фланг вовсе, а так, непонятно что. Кусочек немаленького района, на котором все перемешалось.

Комроты – мужик повоевавший. Он не торчал все время в люке, будто чей-нибудь бюст из парка культуры и отдыха. Лес близенько. Автомат может прицельно и не достать, а вот из пулемета или просто из винтовочки – как нехрен делать. Время от времени высунется, посмотрит туда-сюда, глянет в хвост колонны, убедится, что все в порядке, – и назад. Правильное поведение. На моих глазах однажды срезали одного ухаря, который, хоть и не новичок на войне, а торчал в люке в совершенно неподходящем месте. Винтовочная пуля в голову, так в люк и сполз…

То же самое запросто может произойти и с механиком-водителем, так что я люк держал открытым, но голову высовывал лишь изредка. Вообще-то зацепить меня было труднее, чем высунувшегося из башни: сбоку – потруднее, а если впереди объявится супостат, у меня будет время лючок захлопнуть – я иду замыкающим, впереди восемь машин, уж передние-то вовремя спохватятся…

Вечереет, и это нам только на руку. В темноте даже противник не станет палить почем зря – нужно же сначала как следует присмотреться, а вдруг это свои? Да вдобавок… У немцев, между нами говоря, было на вооружении некоторое количество наших трофейных танков, в основном с сорок первого, а у нас кое-где хватало трофейных бронетранспортеров. У нас вдобавок и американские танки, и английские, мадьяры воюют на своих образцах… Одним словом, по ночному времени сразу и не определишь, кто перед тобой, что опять-таки дает изрядный шанс.

Видно мне не так уж много – обзор из танка сквернейший, будто надели вам на голову ведро с небольшой прорезью. Что происходит по бокам, а уж тем более сзади, я не вижу вовсе. У Хусаинова в башне с обзором получше, но тоже, знаете ли, не фонтан. Такая уж штука – танк…

И тут, совершенно неожиданно, как гром с ясного неба, по нам двинуло. В левый борт, хорошо так… Машину колыхнуло… ну, словами этого не описать, как ни бейся. За спиной у меня, в корме, захрустело что-то так громко и мерзко, будто в мясорубке величиной с дом пытались порубить гвозди размером с оглоблю. И тут же двигатель замолк начисто. А пушечного выстрела я так и не слышал за ревом движка. И просто замечательно, что я в тот момент держал голову внутри, а то бы могло, когда танк встряхнуло, обернуться скверно, приложился бы я башкой о кромку люка, да качественно… А так – обошлось.

Танк встал намертво, двигатель молчит. Вот уж кому некогда долго раздумывать, так это танкисту, обстановку оценивать и решение принимать нужно в секунды, а то сгоришь, как солома на ветру. Давить надо всякое ошеломление, иначе – смертью храбрых. И хорошо еще, если сразу, а то помереть не помрешь, но обгоришь так, что лучше бы помер…

В башке у меня позванивает, но я это стараюсь превозмочь. Не горим, нет, не горим, никак не похоже. Солярой несет крепко, но соляра – не бензин, которому достаточно искры. Соляру зажечь потруднее.

Не горим! В башке у меня уже щелкает арифмометр – ну не хочу я смертью храбрых, я дожить хочу и вернуться. Окликаю:

– Хусаинов, ты как?

Он кряхтит:

– Да целый…

И вижу я превосходно, что колонна уходит вперед на прежней скорости. Комроты в люке нет, из танка, как я уже говорил, невозможно разглядеть, что у тебя за спиной, а пушечного выстрела они явно не расслышали, как и мы, – непрямой наводкой, с расстояния, да и двигатели грохочут…

Главное – не горим! И больше по нам не бьют, уж в этакой-то наступившей мертвой тишине услышишь и пистолетный выстрел. Ну, у нас кое-какие задумки на этот счет давно припасены…

– Хусаинов! – командую я, как старший по званию. – Жги!

Он кошкою через нижний люк – и почти сразу же потянуло горелой вонью. Это он под днищем плеснул в ведро с промасленной ветошью чуток бензинчику (у него специальная фляжка припасена) – и попер черный дымище, в промежутки меж катками, из-под задницы, из-под носа…

Иногда помогало, знаете ли. Не все такой штукой озабочивались, а вот наш экипаж блюл привычку. Конечно, держать фляжку с бензинчиком на поясе опасно. С другой стороны, иногда, если супостат на значительном расстоянии и бинокля у него нет, он, пялясь невооруженным глазом, может подумать: горят руссиши вовсю, добивать нет смысла…

Главное – не горим! Люк я захлопнул, дымок внутрь все же просачивается вместе с запахом гари, но жить можно…

Забегая вперед, скажу: как потом выяснилось, двинули по нам болванкой. Не снарядом. Двигатель накрылся моментально, но пожара не случилось: соляра, не бензин… Но если смотреть издали и без бинокля – то горим мы, и экипаж определенно побит – верхний люк никто не распахивает, никто из-под танка не ползет… Радуйтесь, фрицы, или кто вы там…

Ветошь в конце концов прогорела, дым, докладывает Хусаинов из башни, почти рассеялся. Прошло минут десять, но никто по нам больше не лупит, и не слышно, чтобы вокруг танка шерудились. Ушли они, что ли? А может…

Наших уже не видно. Не заметили. Отряд не заметил потери бойца… Бывает. Рация? Ну конечно, есть рация, но машина-то новехонькая, и рация тоже, ее еще налаживать надо, настраивать, а ничего такого ввиду срочности поездки предпринято не было. Даже если Хусаинов, стрелок-радист, по-стахановски постарается – у наших все рации отключены. Так что мы наподобие этого… Робинзона. Потеряшки, ага.

Сколько можно так торчать? Взяли мы свои пистолеты-пулеметы Судаева, приклады не откидывая пока, вылезли через нижний люк машине под брюхо, лежим и слушаем тишину. А тишина-а… Гробовая. Никаких признаков присутствия противника поблизости.

Начинаю я прикидывать, задействовав весь свой военный опыт. Никакая это, конечно, не засада – иначе палили бы и по остальным, иначе уже давным-давно какая-нибудь гнида подошла бы полюбопытствовать, как у нас обстоят дела – а то что-то мы дымить перестали… Лес, откуда прилетела болванка, по моим прикидкам, непроходим для артиллерийских тягачей, вообще для машин – значит, это не воинская часть на марше. Как ни прикидывай, выходит одно: немцев ли, мадьяр ли там немного, и они, пожалуй что, прячутся. Вокруг нас не видно ни единого следочка, нетронутая трава. Значит, вероятнее всего, пришли они в лес и пушку прикатили откуда-то с другой стороны. Вполне может оказаться, у них эта болванка осталась одна-единственная. А тут – мы. Вот командир орудия, или кто у них там, и скомандовал напоследок, из чистой вредности: Ганс, а шарахни-ка! Ганс и шарахнул со всей дури. На секундочку раньше – и прилетело бы аккурат в меня. Размазало бы.

Вполне вероятное предположение. Похожее на войне бывало. Выпустили они свою последнюю чушку и ушли налегке искать своих. Опять-таки забегая вперед… нет, не будем забегать, по порядку будем…

Колонна ушла. В очередной раз высунувшись из башни, комроты, конечно, обнаружит, что уменьшилась она ровно на одну единицу – но голову на отсечение, не станет ни останавливаться, ни посылать назад ставшую замыкающей машину. У него приказ – перегнать танки к месту назначения со всей возможной быстротой. Это как поезд, который опоздавших не ждет. Поскольку они там явно не слышали пушечного выстрела, то будут думать, что мы поломались. Новехонькая техника ломается чаще, чем старая, обкатанная. Значит, именно мне положено поломку ликвидировать. Поскольку бросать боевую машину, которую механик-водитель в состоянии починить на месте, – это, знаете ли… Это трибунал. Ну, а если все же окажется, что я не в силах ничего сделать, то брать нам оружие и своим ходом выходить к пункту назначения. Потом, правда, километр нервов потеряешь, доказывая, что сделать ты ничего не мог – но ведь случаются поломки, которые и с золотыми руками на месте не починишь. Ну а уж в нашем случае… Ни малейшей моей вины. Вот она, аккуратная дыра от болванки, двигатель накрылся, надо его снимать, а я ж не старик Хоттабыч из детской книжки, мне такое не по плечу… Чист я как божья роса.

Это я, расхрабрившись, вылез оглядочкой, осмотрел дырищу в борту, прикинул то и это… И никто по мне не бьет, никто из леса ко мне не прется с нехорошими намерениями. Точно, ушли. Но нагадили напоследок, суки… Машину жалко, новехонькая… Попадись мне этот пушкарь…

– Что будем делать, товарищ старший сержант? – спрашивает Хусаинов.

– Жопу заголять и бегать… – говорю я ему. – А что тут можно сделать, Хусаиныч? Повечеряем, чем бог послал – и двинем пешим порядком без знамени и песен. Знамени у нас все равно нету, а песни орать не стоит, чтобы не демаскироваться. Весна на дворе, не вымерзнем. Чтобы два таких орла десяток верст не отшагали? Плюнуть и растереть…