Рельсы под луной - Александр Бушков

Ну, дальше ничего интересного не было: возились со мной долго, ничего приятного. Но все так и оказалось: дюжины две мелких осколочков посекли, стал я штопаный-перештопаный, как старый носок, но раны все до одной, как и сказал доктор, поверхностные. И не гноились особенно, так что пробыл я в госпитале недолго, не попал в эвакопоезд и служить остался в своем полку. Смело можно сказать, повезло. Могло быть гораздо хуже.

Обо всех странностях, что со мной произошли, я никому не рассказывал, да и сам старался меньше думать. Полностью уверен, что это был не сон и не бред… но вот что это было, понять не могу. Было… А самое интересное, дедушка мой в Крымскую кампанию воевал в Севастополе, офицером, пехотным поручиком. Я его не видел – так сложилось, что отец мой был поздним ребенком, и я тоже. От него не осталось ни фотографий, ни вещей, и рассказывали мне о нем в детстве очень скупо: такие уж времена стояли, что хвастать дедушкой, царским офицером, было не с руки.

Был ли он там ранен, представления не имею. Но именно такую форму, как я потом точно определил по книгам, солдаты и офицеры носили как раз в Крымскую войну…

Зазноба

Европу мы повидали: и Венгрию, и Германию, и Чехословакию. Однако Европа… Она и есть Европа. Там, конечно же, много было для нас незнакомого и даже удивительного, особенно для тех, кто не городской, а из какой-нибудь глухой деревушки, для кого и московское метро – диво дивное. Но Европа, как бы это выразиться… Она другая – и только. Никак не скажешь, что Европа экзотическая. А вот когда мы вошли в Маньчжурию, тут-то и началась натуральнейшая экзотика.

(Это я теперь, получив высшее образование, без запинки употребляю подобные словечки. А в то время я был неотесаннее, со своими восемью классами в райцентре. Не припомню, чтобы мне тогда вообще попадалось слово «экзотика» – да и книжки я читал почти исключительно про индейцев, где оно, по-моему, так ни разу и не попалось. А если и попалось, я его пропустил мимо глаз, не интересуясь точным значением, как поступал с другими непонятными словами.)

Экзотики – хоть хлебай столовой ложкой. Дома… Китайцы… Обстановка… Детали… Мы к тому же стояли в одном большом городе, где даже больше, чем китайцев, жило русских. Не только те, кто эмигрировал после революции, но много и тех, кто там обосновался еще с дореволюционных времен. Вы, может, и угадаете город, но мне это название вспоминать до сих пор не хочется из-за происшедшего. Ну да, он самый…

Впечатлений у меня осталось на всю жизнь. И не только в китайской экзотике дело. Попадешь на иную улочку – и словно тебя на машине времени (про которую я тоже прочитал гораздо позже) занесло прямиком в дореволюционные времена. Вывески написаны по старой орфографии, люди пожилые сплошь и рядом одеты на дореволюционный манер, извозчики, фонари уличные – как в кино. Интересно было…

Но давайте к делу. Мы там стояли вот уже несколько дней, а в таких случаях дисциплина среди личного состава не то чтобы резко падает – просто-напросто от простоя и безделья люди становятся расхлябаннее. Каждый толковый командир это знает и принимает все возможные меры, чтобы занять людей делом. Вот только в той же пехоте, скажем, у командира гораздо больше для этого возможностей. На худой конец, всегда может устроить долгую строевую подготовку, учебное рытье окопов и тому подобное. Про себя будут материться на чем свет стоит, но никуда не денутся, приказ командира – закон для подчиненных и в мирное время, а уж в военное…

У командира-танкиста таких возможностей гораздо меньше. Окопы рыть в городе попросту негде (и пехоте в том числе), строевой заниматься у нас как-то и не особенно принято было, разве что иногда в виде личного наказания для конкретного провинившегося. Материальная часть, то бишь танки, в совершеннейшем порядке, все необходимые работы проведены. Не заставлять же чистить и без того прочищенный ствол или драить и без того чистый танк? Это уже получится откровенная дурь, за которую можно и малость подрастерять авторитет у подчиненных…

Нельзя сказать, чтобы мои орлы допускали тяжелые нарушения. Разок, голову можно прозакладывать, сразу несколько экипажей раздобыли спиртного – но проведено это было со всей солдатской смекалкой: пьяных не видно, никто не шатается, даже и не пахнет, хотя сомнений у тебя не остается. У меня не было новобранцев – исключительно видавший виды народ, двое аж с двадцать второго июня сорок первого воевали, что для танкиста, мягко скажем, достижение нешуточное…

Ну и прочее – по мелочи. Однако на людей уже лег этот неуловимый отпечаток – словно бы и прежние, а все же чуточку не те. Не впервые я с этим сталкивался… и не впервые ничего нельзя было делать. Это в Венгрии, в сельской местности, я им находил занятия. А здесь… места себе не находишь, ждешь, чтобы побыстрее отправили отсюда – и, что уж греха таить, иногда и сам чуть-чуть примешь на душу. Не от тоски или какой-то безнадежности. Такое безделье и тебя самого разбалтывает, что уж там…

И вот тут вот я узнаю, что Пашка Гусар, башнер из первого взвода, вот уже несколько дней не ночует в расположении части, выскальзывает, стервец, неизвестно куда и возвращается только под утро, довольный, как кот, слизавший крынку сметаны. То-то он уперся, что спать будет не в домишке со всеми, а в танке – в доме, мол, от странных китайских запахов на него нападает дикий насморк и слезотечение. Командир танка ничего такого не заподозрил, он, хотя и с боевым опытом, но не наш, ко мне в роту назначен только перед самым переходом границы. Но я-то Пашку знал как облупленного и, когда мне доложили потихоньку, сразу понял, что к чему. Ну при чем тут «стукачи»? Толковый командир всегда располагает активом, проверенным и сознательным, который зря наговаривать не станет, а о том и о сем обязательно просигнализирует для пользы дела. Ничего тут общего со стукачеством, это уж к особистам, знаете ли…

Так вот, у Пашки, как писал поэт, была одна, но пламенная страсть. Женщины. Первый кобелина не то что в роте, а, я бы смело сказал, и в батальоне, а то и – поднимай выше. Удачливый такой кобелина, работал практически без осечек. И на родных просторах старался, и у мадьяр, и в Германии, и у чехов. Сто раз висел на волоске – и всегда как-то обходилось, везучий был ухарь. Ухитрился даже в сорок четвертом огулять пэпэжэ одного полковника – а полковник был такой, что ничего не стал бы разводить официально, а попросту положил бы на месте преступления из личного оружия, и сошло бы это ему с рук. Одному такому ухажеру – просто ухажеру, не успевшему ничего сотворить – он пулю и всадил меж глаз. И поди ты разберись, было нарушение приказа в боевой обстановке, или не было… Исключительно красивая была деваха, хотя и блядовитая, полковник на нее запал так, что зубами мог грызануть…

Вот за все эти подвиги Пашку и прозвали Гусаром – ну, и еще за то, что носил чисто гусарские усики и любил петь гусарские песенки из довоенной оперетты «Давным-давно» (по ней потом «Гусарскую балладу» сняли). До выпивки он, кстати, был не особенным любителем, так, за компанию. Самостоятельных рейдов в поисках всего, что горит, никогда не совершал. И причина неположенных отлучек могла быть одна-единственная, давно и прекрасно известная.

Ох, возликовала у меня душа! Раньше его никак не удавалось накрыть ни взводному, ни мне. А тут появился великолепный случай. Под трибунал я его отдавать бы не стал, но уж что-нибудь такое непременно придумал бы, чтобы ему потом долго икалось…

Не поспал я ночь и вышел на предрассветную охоту. В доме его нет, в танке его нет… Приехали! Занял я крайне удобную позицию, так, чтобы танк его был как на ладони, ждал минут сорок и дождался… Светать уже начало, крадется мой красавчик залезть в танк и притвориться, словно всю ноченьку там и дрых… На подступах к танку я его и цоп!

– Здравствуй, – говорю, – Гусар. Нагулялся? Только, я тебя умоляю, не рассказывай сказочек, будто ходил в соседний взвод за гаечным ключиком. Ты же с ними наверняка заранее не договорился, я сейчас их разбужу и спрошу про тебя, они скажут, что ты у них и не был вовсе… Информация у меня, Паша, полная и недвусмысленная. А сейчас я собственными глазами видел, как ты возвращался в расположение части, покинутое самовольно. Ты ж не первый год в погонах, ты еще в петлицах хаживал, должен понимать, что к чему… Отпираться будем, выдумывая что-нибудь на ходу, чтобы я тебя тихонько запрезирал за неуклюжие вымыслы? Или как?

Он, паразит, надо отдать ему должное, вилять и запираться не стал. Уронил голову:

– Виноват, товарищ капитан…

– Баба?

И тут он с непередаваемой интонацией выдыхает:

– Девушка…

Уже светает. И я прекрасно вижу его физиономию. Никогда раньше таким не видел. Лицо такое… одухотворенное, что ли, или попросту глупое, на себя не похож.

– Это надо понимать так, что она незамужняя? – спросил я. – Там, где ты прошел, девушек, которые таковыми были в половом смысле, с собаками не найдешь…