Понедельник - день тяжелый - Аркадий Васильев

Христофоров, не ожидавший подобного взрыва, растерялся.

— Уж и пошутить нельзя. Мы же свои люди, а чего меж своих не бывает. Давай спокойненько разберемся. Посылал колбасу пионерам?

— Ну, послал, немного.

— Ах как нехорошо…

— Девать было некуда.

— Лучше бы ты ее на помойку вывалил. Ну ладно, давай придумаем, как выход искать

— Без нас нашли!

— Кто?

— Санитарные врачи. Склад опечатали…

— Чего же ты молчал, дубина? — снова не утерпел и взорвался Христофоров.

— Не кричи, Юрий Андреевич! — сдержанно сказал Кокин. — Не доводи меня до полной сознательности.

— О господи! Идиот…

Христофоров выскочил во двор. У склада разговаривала с санитарным врачом Марья Антоновна. Юрий Андреевич облизнул сухие губы:

— Неприятность у нас, товарищ Королькова. Сколько раз я Кокину говорил: следи за качеством! Следи! Для народа делаем… Халатный он человек, Марья Антоновна!

Из окна высунулся Кокин.

— Давай, давай, Юрий Андреевич, кайся. Спасайся кто может…

Христофоров поспешил удалиться.

— Побегу, Марья Антоновна. Дел много. Ах, какая неприятность… — И, забыв о своей выправке, он понесся по переулку, рысью вылетел на набережную.

Около «Сети» встретил директора ресторана Латышева и художника Леона Стеблина. Латышев хотя и хмуро, но все же спросил:

— Куда торопишься?

— А тебе что? Какое твое дело?

Латышев покачал головой:

— Плохой ты человек, Юрий Андреевич. Не понимаешь ты настоящих людей…

«Фу ты, черт, — подумал Христофоров, — снова я, кажется, пересолил!» Но ему некогда было вникать в переживания директора «Сети», и, бросив короткое: «Бывай!», Юрий Андреевич помчался дальше.

Вдруг его пронзила страшная мысль: «А если?» Что следовало за этим «а если?», Христофоров точно осмыслить не мог. Это было какое-то предчувствие, смутное ожидание чего-то непоправимого и неотвратимого. «А если? А если эти дураки перетрусили? А если они возьмут да разболтают?» Юрию Андреевичу стало жутко. У него ноги подкосились. Он сел на скамью, перевел дыхание. «А если найдут?»

Он повернул к дому. «Надо срочно перепрятать деньги. Немедленно!»

«Тонап» дал трещину.

Семейная жизнь, как любит говорить Яков Михайлович Каблуков, тонкий музыкальный инструмент, причем струнный. Недотянешь — не тот звук, перетянешь — струны лопаются. Все должно быть в норме.

Ах, как жаль, что Каблуковы и Христофоровы еще не породнились. Находись они в родственных отношениях, Яков Михайлович поделился бы своими ценными мыслями с Юрием Андреевичем.

У Христофорова сегодня было странное состояние: человек отлично понимал — надо сдерживаться, надо! И все равно пер напролом, как медведь через чащобу.

В молодые годы Юрий Андреевич так просто среди бела дня со службы не ушел бы — не к чему подкидывать дотошным следователям лишние козыри: «А ну-ка, гражданин Христофоров, расскажите, где вы были между одиннадцатью и двенадцатью часами дня?»

Легче всего ответить: «С удовольствием отвечаю. Сидел у себя в горпромсовете. Как раз в это время был у меня товарищ Капустин, разговаривали о том, что, дескать, не пора ли нам поставить вопрос о местном рыболовстве. Как вы знаете, наверное, этот участок у нас основательно запущен…» И все — полное алиби.

Хорошо на всякий случай иметь свидетелей со стороны защиты.

Самое, мягко говоря, неблагоприятное впечатление производят на следователей такие ответы: «Как вам поточнее сказать… Сейчас припомню. Нет, забыл. Ах да, в это время ко мне подошел… Нет, не помню».

Именно так и пришлось бы выкручиваться Юрию Андреевичу, если бы в субботу вечером попал он на допрос. Не мог же он чистосердечно заявить, что между одиннадцатью и двенадцатью часами, прибежав весь взмыленный домой и обрадовавшись, что жены нет, с ловкостью гориллы он поднялся на чердак, соединил разрозненные миллионы в одну большую пачку, присовокупил к ним оборотные средства, завернул в старенькую клеенку, спустился в погреб, лихорадочно выкопал в снегу траншейку и, уложив в нее свое сокровище, утрамбовал поплотнее снег. Поднявшись из прохладной ямы, Юрий Андреевич немного успокоился: «Ничего им там, в снежку, не сделается. Не испортятся, — с нежностью подумал он о деньгах. — Утрясутся дела, я их перепрячу. А пока и тут хорошо. В снегу искать не будут». Он прошел в кухню, выпил кружку воды. «А вдруг Марья заметит? — пришла в голову злая мысль. — Полезет за чем-нибудь и раскусит?»

Он соскочил в погреб, щелкнул выключателем. «Нет, никто не заметит. Все чисто», — и, окончательно успокоенный, выбрался на божий свет.

Только он водворил ключи от погреба на их постоянное место в кухне, на гвоздике, как вернулась с базара Марья Павловна.

После ухода Зойки Марья Павловна с мужем почти не разговаривала, произносила лишь отрывочные предложения: «Можно есть», «Постелено», «Надо бы самовар!» Юрия Андреевича это бесило до чрезвычайности, но побороть упрямство жены он не мог.

Увидев мужа, Марья Павловна сказала:

— Стряслось что-нибудь?

— С чего ты взяла?

— В это время дома?

— Стало быть, надо. Сейчас уйду…

Марья Павловна заглянула, в коридор и заметила неприкрытый лаз на чердак. Она догадалась:

— Перепрятал.

— А тебе какое дело?

— Никакого. Сволочь ты, Юрий Андреевич…

Вот где нужен был бы совет Каблукова о семейных струнах! А Христофоров опять пересолил, попер напролом:

— Перепрятал! И правильно сделал. Чтобы ни одна гадина не знала где, а ты — первая!

Он не договорил. Марья Павловна схватила утюг:

— Уйди, Жора. Уйди!..

В ее спокойном голосе, в глазах, в упор глядевших на мужа, было столько ненависти, что Христофоров сообразил: «Лучше убраться».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой происходит совершенно неожиданное событие

В жизни все надо делать обдуманно и ни в коем случае не поддаваться чувствам, велению сердца, порыву.

Вообще, что такое сердце? Почему велению этого, собственно говоря, кусочка мяса надо поддаваться, поступать так, как оно подсказывает? И вообще — может ли оно что-либо подсказывать? Не выдумка ли это? Возьмите селезенку — тоже ведь не шутка, кроветворный орган, участвует в обмене веществ, выполняет в организме важную функцию. Не какую-нибудь, а защитную! Так почему же никто не советует следовать велению селезенки?

А многие неприятности — именно от сердца. Допустим, сидите вы в служебном кабинете и принимаете посетителей. Все у вас обдумано.

С одним так:

— Не могу, дорогой товарищ, рад бы, но не могу!

С другим так:

— Ваши требования явно незаконны. Извините, ничем помочь не можем.

С третьим так:

— Я вам уже несколько раз объяснил — обратитесь к моему заместителю.

С четвертым:

— Это не в моей компетенции…

И все. Посетитель ушел. А если у вас этот самый центральный орган с желудочками и разными там клапанами дрогнет и что-нибудь подскажет? Как тогда вам придется отвечать первому, второму, пятому, десятому?

— Одну минуточку. Я вам охотно помогу, с удовольствием. Давайте сделаем так. Я позвоню Ивану Алексеевичу, а Николаю Степановичу сейчас же напишу письмо.

Нет, так дело не пойдет! Сколько тогда на каждого посетителя придется времени тратить?

В жизни надо делать все обдуманно. Кузьма Егорович Стряпков эту мысль давно на вооружение принял. Впрочем, если речь зашла о Кузьме Егоровиче, то почему бы не рассказать о нем поподробнее, а то ведь, кроме того, что он любит поесть и обожает племянниц, о нем ничего не известно.

Зачем, скажите, надо было холостому человеку, уже в годах, влезать в «Тонап»? Какой бес попутал?

Все началось с небольшого бесенка с хорошенькой фигуркой и пышными волосами. Звали бесенка Лидия Петровна. Стряпков познакомился с ней в поезде, пять лет назад, следуя с курорта.

Сообщить такой прелести, что он простой советский служащий, занимается гончарным делом, Кузьма Егорович не рискнул. Говорить с очаровательной спутницей о горшках и кринках он постеснялся и назвался церковным старостой. Как его угораздило произнести такие слова, он и сам не мог понять. Очевидно, потому, что в Сочи рядом с ним так же «дикарем» жил веселый молодой поп, транжиривший деньги с легкостью молодожена.

Заявление Кузьмы Егоровича произвело на Лидию Петровну впечатление, особенно после его разъяснения, что церковный староста лицо не духовное, но зато к духовной кассе имеет прямой доступ. Половину дороги провели в вагоне-ресторане. Лидия Петровна на практике показала, как готовить простейшие коктейли: «дорожный» — на двести граммов «столичной» двадцать пять граммов вишневого сиропу и «поэтический» — на сто пятьдесят граммов «цинандали» по рюмке черносмородинового ликера, лимонного сока и одну каплю черного кофе «для тонкости». Пила она без лихости, спокойненько, со знанием существа вопроса.