Понедельник - день тяжелый - Аркадий Васильев

На столе у Кузьмы Егоровича расположилась крупная собака. Одно ухо у нее торчит, как у сибирской лайки, второе загибается, как у чистопородной дворняги. Морда, особенно нижняя челюсть, досталась, очевидно, в наследство от бульдога. Глаза у этого удивительного гибрида на редкость глупые и нахальные. На толстой шее висит картонка с надписью: «Ориентировочно — 17 рублей 09 копеек — плюс наценка».

Это последний шедевр художественного цеха гончарного завода — копилка, изготовленная по эскизу местного художника Леона Стеблина.

Леон Аполлинарьевич Стеблин — личность приметная, особенно для бухгалтеров-ревизоров. Проверяя финансовохозяйственную деятельность промкомбината, артелей и торговых организаций, ревизоры, наталкиваясь на фамилию Стеблина, всегда удивлялись дважды. Первый раз они ахали, узнав, какую круглую сумму удалось отхватить Стеблину за «художественно-прикладные эскизы». Вторично бухгалтеры хватались за головы, подсчитав сумму, на которую затоварились магазины предметами из гипса, металла, дерева и глины, изготовленными по этим эскизам.

Оригинальное изделие из оцинкованного железа чуть не стало последним, в буквальном смысле, творческим достижением Леона Стеблина. Он уговорил заведующего городским отделом коммунального хозяйства Брыкина дать распоряжение о замене всех номерных знаков на домах. На новом номерном знаке кроме цифры был отштампован герб города Краюхи — морда бурого медведя и каравай.

Решением городского Совета гвоздильному заводу, которому поручили приготовить знаки, передали несколько тонн оцинкованного железа, предназначенного для замены кровли в медицинских учреждениях. Медики пытались протестовать, но по привычке успокоились, и дело закипело.

Кустарный технологический процесс, дорогой материал, плюс авторский гонорар — пятьдесят копеек с каждой штуки — привели к тому, что каждый знак обошелся в девятнадцать рублей. Даже управдомы обобществленного жилого фонда приобретали новые знаки только после двукратного вызова в отделение милиции. Владельцы частных домов, а их в городе больше половины, наотрез отказались покупать знаки да еще пригрозили послать жалобу в столицу о введении нового, дополнительного, явно незаконного налога на строения.

Брыкин получил выговор за необдуманный поступок и, по совокупности, за разбазаривание дефицитного кровельного материала. Нереализованные тонны знаков пошли в неликвиды. Леон Стеблин вытребовал гонорар, так как, заключая с ним договор, Брыкин недооценил пункт о том, что художник получает вознаграждение с изготовленного количества независимо от реализации. Народный суд, как одну копеечку, удовлетворил иск Стеблина. Судья Агафонова, хотя и не имела по положению права на эмоции, все же, подписывая решение, не удержалась от излияния личных чувств:

— Ну и мошенник!

Леон Аполлинарьевич исчез с краюхинского горизонта, но вскоре его разыскал директор промторга Чистов — надо было расписать стены нового магазина «Детский мир». Верный своему творческому методу гибридизации, Леон Аполлинарьевич основные линии позаимствовал у палешан, мощь человеческих фигур у Виктора Васнецова, заостренность характеров у Кукрыниксов, детали туалета — у Бориса Ефимова.

Из двенадцати панно Стеблин десять отвел мифическим сюжетам, один счастливому детству и последнее панно посвятил достижениям дирекции торга по снижению издержек обращения.

Особенно удался Леону Аполлинарьевичу «Пир Нептуна». Владыка морей с лицом и фигурой Ильи Муромца из кинофильма того же названия держал на огромной вилке грандиозного краба пунцового цвета. Вокруг Нептуна в зеленой мути плавали многочисленные представители подводного мира. Огромный сом, больше похожий на кашалота с усами, расположился у ног бога морей. В обувном зале, по первоначальному замыслу Стеблина, в двух узких простенках между окнами должна была разместиться современность: на одном простенке рабочий и на другом — колхозница, босые, чтобы, так сказать, своим видом напоминать о необходимости приобретать обувь.

Стеблин долго, часа три, мучился над босыми ногами, но получалось плохо — сплошное плоскостопие и без пальцев. Директор промторга посоветовал их обуть.

Стеблин отошел на несколько шагов от представителен современности, прищурился и задумчиво сказал:

— Нет, нет и нет! Я сделаю вот что…

И он быстрыми ударами малярной кисти исполосовал простенки зигзагообразными линиями, не пожален ни сурика, ни медянки.

Секретарь горкома, заглянувший вместе с женой в магазин через три дня после открытия, подозвал директора магазина и, с трудом сдерживая смех, сказал:

— Ну, Алексей Иванович, теперь ты план легко выполнишь. Слух про картинку пройдет, со всего района будут приезжать…

Жена потащила секретаря в обувной отдел — выбрать младшему сыну ботинки. Увидев простенки, секретарь озабоченно сказал:

— Не успели покрасить? Или это у вас от сырости?

Леон Стеблин, находившийся в магазине, презрительно скривил губы, дивясь вопиющему невежеству, и громко произнес:

— Не каждому дано понять!

— Что вы сказали? — вежливо обратился к нему секретарь.

— Надо уметь видеть прекрасное.

— Вот я и вижу, — загадочно ответил секретарь. И лукаво добавил: — Между прочим, Нептуну полагается трезубец, а вы перехватили.

На другой день магазин закрыли «на учет». Маляры из ремонтно-строительной конторы, чертыхаясь, пять раз закрашивали «Нептуна», но он упорно не хотел уходить в небытие. Пришлось соскабливать.

В последнее время Стеблин увлекся, как он говорил, «домашней хозяйственно необходимой скульптурой» — лепил из глины поросят, петухов, кошек.

Особенной своей удачей Леон Аполлинарьевич считал копилку-собаку, емкостью в два литра. Сначала он назвал ее «Собака — друг человека и сберкассы», по-??атил и оставил краткую, выразительную кличку «друг».

«Друг» грозил обильным потомством. Стеблин уже выдал детский вариант «Дружок» — емкостью в литр и замышлял для дошкольников «Бобик» — для мелкой разменной монеты.

Кузьма Егорович был рад, что Каблуков задержался, потому что разговор с директором гончарного завода Сосковым был строго конфиденциален.

Выполняя поручение «Тонапа» поздравить с днем рождения Анну Тимофеевну Соловьеву, Стряпков заказал заводу большую гончарную вазу с надписью и фотопортретом именинницы.

Эскиз вазы он поручил все тому же Леону Стеблину, а надпись выдумал сам: «Нашему дорогому руководителю от бескорыстных друзей-подчиненных».

Стеблин старался, призвав всю свою взволнованную неудачей в «Детском мире» буйную творческую фантазию. Основание вазы напоминало пудовую расплющенную тыкву. От него шло нечто похожее на свеклу, хвостом вниз. Ручки, поднимавшиеся от основания до вершины, походили на длинные, причудливо изогнутые от засухи китайские огурцы, которые поразили Леона Аполлинарьевича в огороде у жены нотариуса. Начав ваять без определенного замысла, по наитию, Стеблин, соединив стихийно возникшие корнеплоды и овощи в единый стройный ансамбль, предложил назвать свое творение «Дары земли». Заказчик попросил увязать тему сельского хозяйствам промысловой кооперацией: «Понимаешь, друг, чтобы не только одно первоначальное сырье, но и продукт переработки!»

Стеблин пустил вокруг основной тыквы широкий орнамент, густо оснастив его ассортиментом изделий горпромсовета: тут были детские деревянные кроватки, пивные кружки, рукавицы, валенки и тапочки. Почетное место заняли гончарные изделия: кринки, горшки, цветочницы и, конечно, любимое детище Кузьмы Егоровича — копилки и свистульки.

Непосредственно в свеклу Стеблин смело вмонтировал медальон в виде сердца для фотопортрета, вокруг пустил надпись, закрутив буквы в лихие вензеля.

Кузьма Егорович увеличил портрет Соловьевой до желаемого размера и попросил Леона Аполлинарьевича для большего эффекта и живописности раскрасить фотографию акварелью.

Стеблин сначала покобенился:

— Ни к чему этот грубый натурализм! Я на вашем месте заказал бы мне барельеф — возьму недорого, а получится впечатляюще.

Стеблин постарался. Заглянув в горпромсовет словно бы по делу, он посмотрел на Анну Тимофеевну, повертел своей козлиной бородкой и успокоил Стряпкова:

— Будет полное сходство!

Он омолодил Анну Тимофеевну лет на двадцать. Такой розовощекой, с коричневыми соболиными бровями, с пунцовыми губами, она и сама-то себя едва ли помнила.

По личному распоряжению Стряпкова вазу, за особую плату, сооружали после смены доверенные люди — мастер Клепиков и подручный Симуков.

Наклеить портрет Анны Тимофеевны Стряпков доверил лично директору Соскову. Ему же он передал и «вложение» — тугой пакет, перетянутый шпагатом. В пакете лежало пять тысяч рублей. Кузьма Егорович рассудил, что на первый раз, для пробы, хватит и этой суммы: «А то Аннушка зазнается. Да и мне пять тысяч не лишние…»