Мой личный враг - Татьяна Устинова

В глубине души Александра знала, что согласится. Вдруг это и есть тот шанс, которого она ждала, о котором грезила по ночам, страстно мечтая совершить что-нибудь невиданное, огромное, потрясающее воображение! Не упускать же такую возможность, хотя то неуловимо тревожное, что было в разговоре, по-прежнему смущало ее. Может, все дело в расходившихся нервах?

Скорее всего так.

И все же она продолжала сосредоточенно перебирать все детали разговора, и, когда Филипп вышел из ванной и упал животом на одеяло, она пристально смотрела в стену, и лицо у нее было бледным от напряжения.

Филипп с трудом втиснул свою побитую во всех империалистических войнах «девятку» в крошечный кусочек свободного пространства у какого-то ярко освещенного магазина. В магазин и из магазина валом валил народ, и это позволяло надеяться, что здесь можно купить все необходимое, не тратя время на бесконечные заезды в муниципальные булочные и молочные.

Внутри магазин был вполне европейским. Из дивной красоты витрин лился неземной матовый свет. Сыры были круглыми и желтыми, как и полагается сырам, куски мяса — сочными и аппетитными, фрукты — жизнерадостными и глянцевыми, как на рекламной картинке. Пирожные в, легкомысленных кружевных салфеточках хотелось немедленно съесть, а потом еще облизать пальцы.

Усмехаясь, Филипп покатил свою тележку между рядами, высматривая знакомые коробки и банки. Наверное, ему придется все-таки взять продукты на себя. Три дня он ждал, что Алекс возьмет оставленные им деньги, но они так и продолжали лежать на пианино.

Очевидно, эта сумасшедшая решила: если он сказал, что в субботу они поедут на базар, значит, до субботы она не должна до них дотрагиваться. Очень на нее похоже.

Интересно, на что она живет?

С утра до ночи она писала какие-то статьи. Если он правильно понял, эти статьи ей заказывали ближние и дальние друзья и подруги, нахватавшие работы, с которой не успевали справиться. Она писала за них, они ей что-то платили, а потом публиковали под своими фамилиями.

Интересно, что можно на этом заработать? Ему казалось, что очень мало.

Каждый вечер, во сколько бы он ни приехал, его ждал накрытый льняной хрустящей салфеточкой стол с тяжелой фарфоровой тарелкой и высоким стаканом. Эта салфеточка, каждый день свежая, и тяжелый фарфор, и серебряные приборы кое-что рассказывали ему о ней, и он уже не мог бы сказать, что совсем ничего о ней не знает. Странно, но она начинала по-настоящему нравиться ему.

Она все время пряталась от него. Он был уверен — чтобы не мешать ему. Хотя чему, собственно, она могла помешать, если он добирался до дома часов в десять вечера? По телефону она говорила приглушенным голосом, как будто из-под подушки. Однажды он даже специально зашел в спальню, чтобы посмотреть, — может, и вправду из-под подушки. Она говорила, сидя на полу, за диваном, и вся так и вскинулась, когда он вошел. От неожиданности он пробормотал по-французски какое-то извинение и быстро ретировался, прикрыв за собой дверь.

Она ужасно, чудовищно его стеснялась, как семнадцатилетняя девочка, а не вполне взрослая женщина, да еще побывавшая замужем.

Свою первую ночь с ней Филипп вспоминал со смесью какого-то истерического веселья и удовольствия.

Конечно, свет был погашен в первую же секунду, и плотно задернуты толстые шторы, очевидно, служившие для затемнения еще во времена Второй мировой войны. Конечно, она тряслась, как внезапно схваченный за уши заяц, который за секунду до этого мирно поедал морковь, не догадываясь об ожидающей его участи «худшей, чем смерть», как писали в каком-то готическом романе, где героине тоже предстояла ночь с мужчиной. Конечно, она продолжала называть его на «вы», чем ужасно его веселила.

Но все последующее удивило многоопытного Филиппа Бовэ. Временная московская жена оказалась пылкой и нежной, как искрящееся вино в ледяном бокале. В какую-то минуту она вдруг забыла, что должна стесняться и трястись, и превратилась в живую, чувственную и неопытную девушку, остро реагирующую на все его прикосновения и ласки.

Должно быть, ее муж был просто больной, решил Филипп, когда она наконец уснула и он смог снять затемнение и зажечь торшер. Он довольно долго рассматривал ее, привыкая. Ему тоже необходимо было свыкнуться с мыслью, что теперь она будет спать у него под боком и что это именно она, та, которую он встретил на вечеринке в свою первую неделю в Москве и вслед которой смотрел, прямо физически ощущая, что должен забрать ее себе.

Теперь, вспоминая о ней по дороге домой или, очень редко, среди дня, он с удовольствием предвкушал, как вернется в ее квартиру, где его будет ждать льняная салфеточка на столе, горячая еда и целая ночь с ней вдвоем под толстой и легкой периной…

Филипп расстегнул куртку. Почему-то в этом магазине вдруг стало чертовски жарко. И все полки с банками и коробками остались, оказывается, далеко позади, а он глубокомысленно и уже, наверное, давно изучает стенной холодильник с мороженым.

— Вам помочь? — спросила из-за плеча продавщица.

— Нет, спасибо, — ответил Филипп по-французски, чтобы отстала, и улыбнулся ей лучезарной улыбкой.

Пришлось возвращаться и делать второй заход, не позволяя мыслям вернуться к Алекс.

С тележкой, доверху наполненной едой, он скучал в очереди к одной из многочисленных касс, когда неожиданно услышал восклицание, явно обращенное к нему:

— Филипп! Филипп, это вы?

Он оглянулся, выискивая московских знакомых, и неожиданно обнаружил прямо перед собой… Вику Терехину и Андрея Победоносцева.

Вика сияла ему навстречу зубами, косметикой, голубой норковой шубой, а высившийся за нею Андрей, глядя на Филиппа сверху вниз, рассеянно вспоминал, кто это.

«Пресвятая Дева Мария», — в приступе острой жалости к себе подумал Филипп.

— Вы меня не помните? — искрилась дружелюбием Вика. — Меня зовут Вика, — перешла она на английский.

— Кто это, Викуш? — пробасил сверху Андрей.

— Ах, боже мой, один французик, из «Фигаро» или еще откуда-то, нетерпеливо ответила Вика. — Ты вряд ли его помнишь, он однажды был у меня в гостях. Привет, Филипп! — опять перешла на иностранный язык Вика.

— Привет! — тоже по-английски идиотски-радостным голосом отозвался Филипп.

— Гуд ивнинг, — старательно выговорил по-английски Андрей.

— Кстати, Катька мне рассказывала, что он женился на твоей бывшей. И вроде живет в ее квартире.

— Что-что? — переспросил Андрей и посмотрел на Филиппа с внезапно пробудившимся интересом.

— А что? — развеселилась Вика. — Или тебе не нравится последователь идей чучхе, великого корейского вождя и учителя? Давай спросим, а? Умираю от любопытства…

— Как-то он не очень… — сказал Андрей, оценивающе глядя на Филиппа. Мелкий какой-то. И в очках…

— А хвост-то, хвост ты видишь? — наподдала со своей стороны Вика. Хотя твоя бывшая такая дура, что ей все равно, наверное.

Филипп улыбался все менее старательно.

— Послушайте, — обратилась к нему Вика опять по-английски, и Филиппу пришлось сделать внимательное лицо. — Это правда, что вы… что вы… женились на Александре Потаповой? Она… она… — Английский перетек в русский: Работала у меня, понимаешь, туземец?

Филипп кивнул довольно холодно: ему надоело изображать Петрушку перед двумя этими типами.

— Ну и что он кивает? — с интересом спросил Андрей. — Что понимает или что женился?

— А черт его знает, — радостно отозвалась Вика. Ее очень веселила мысль, что она может говорить этому человеку в лицо любые гадости, а он все равно не поймет ни слова. — Is it true? Правда?

— What? — спросил Филипп, притворяясь, что ничего не понял, и колесом тележки наехал Вике на ногу.

— Черт! — вскрикнула она так, будто он по меньшей мере оттяпал ей палец. — Вот сволочь неуклюжая!

— Вик, не расходись, — предупредил Андрей. — Может, он отдельные слова понимает.

Филипп опять развеселился.

Надо же, какой деликатный мужчина: заботится о том, чтобы не оскорбить тупого иностранца. И вообще вся эта сцена была до невозможности смешна, вместе с Викиным английским, репликами, которыми они перебрасывались между собой, и самое главное! — его нелепая попытка отомстить с помощью магазинной тележки.

К счастью, подошла очередь в кассу, и Андрей с Викой, покинув Филиппа, двинулись вперед, а он остался за сверкающей перекладиной турникета.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила кассирша, и Филипп толкнул свою тележку вперед.

На выходе из магазина кто-то брал у Вики автограф, собралась небольшая толпа, охрана нервничала, девушки, продававшие почти у самых дверей шикарные заморские букеты, вытягивали шеи. Вика сияла. Андрей был мрачен.

«С чего бы это? — подумал Филипп. — Ревнует? Завидует?»

— Сто тридцать девять долларов, — объявила кассирша. — Будете платить наличными или карточкой?