Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 2. Статьи и письма - Илья Михайлович Зданевич

В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу

<Батум, 9 апреля 1913 г.>

Сегодня приехала. Экскурсия не состоялась. Папа приедет через два-три дня – после получки жалования. Я уехала раньше одна, чтобы избежать предпраздничной уборки, грозившей осложнениями болей. Жаль было оставлять Киру, тем более не знаю, отпустят ли его хоть на первые дни Пасхи; неприятно, что не буду знать, что с тобой – пока то сюда перешлют из Тифлиса! Но, тем не менее, ужасно рада, что приехала, и заранее печалилась, что скоро уезжать! Ещё никого не видела, сейчас мчусь на бульвар к моречку, милому хорошему морю! Целую тебя очень. Хочу знать, как Петерб<ург>. Лекция? Пиши в Тифлис, я вернусь через неделю, сюда не успеешь. Как Пасхи?

В. 3<даневич>

P. S. Володя143 занимается с изумительной настойчивостью, не позволяя себе никаких поблажек и отдыхов: жаждет медали.

46

И.М. Зданевич – В. К. Зданевич

<Петпербург, 9 апреля 1913 г. >

Доклад сошёл хорошо и спокойно. Газеты отнеслись серьёзно144. Доходу никакого. Поездка не состоится. Не желая получать письма, подобные последнему, я вообще больше писем писать не буду.

Илья Зданевич

47

В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу

<Батум, 11 апреля 1913 г.>

Ильюшенька, второй день проходит, увы, скоро домой, а ведь не хочется-то как! Сегодня приехал папа, мы уже успели съездить в Махинджаури145 в имение Фесенко (матери герцогини…). Вот, Илья, где цветы… тысячи камелий и миллион всяких редкостных редкостей, да и дворец ничего себе. Привезли с собой вороха цветов. Завтра ещё куда-то едем; устаю, но радуюсь всему и блаженно-глупо улыбаюсь, когда мне дарят какое-нибудь крохотное зелёное дитё, над кот<орым> буду дрожать дома, считая его листики. Володя сидит, не вставая со стула, я боюсь, что он изменится; с осени сидя нагулял 18 ф<унтов>. Вот артист. Сологуб с Чебот<аревской> читали здесь вдвоём, Игорь куда-то исчез, кажется, тупость Кавказцев угнала его на север. Завтра м<ожет> б<ыть> сделаем визит Соболевскому. Нина146 предлагает нам свою квартиру на лето; если мне никуда нельзя будет поехать, я, пожалуй, перееду сюда. Ничего не знаю о тебе и когда-то <ещё> узнаю.

Целую

В. 3<даневич>

48

В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу

<Батум, утро 13 апреля 1913 г.>

Все спят, нельзя взять из соседней комнаты ни бумаги, ни чернил, но я для того и поднялась так рано, чтобы написать тебе, Ильюша. Вчера мы были у Соболевского. Как у него, и как он умеет занимать и принимать гостей, тебе не нужно рассказывать. Теперь я понимаю, почему ты так льнёшь к нему. Вчера был вечер «новой поэзы». Гр<игорий> В<итальевич> прочёл <нам> из всех своих «любимых», «очень любимых» и «самых любимых» поэтов. Всё было страшно интересно. Но в конце его этой поэзы полыхнула зарница, мгновенно осветившая мне страничку не новой, а вечно старой и всегда одинаково мучительной поэзии ревности. Вот из-за этого-то я тебе и пишу, поднявшись спозаранку, – после не будет времени – несмотря на убийственные чернила. Уже с самого начала вечера я обратила внимание на то, что Г<ригорий> В<итальевич> ничего не сказал о тебе, только выразил желание прочесть рецензии и промолвил, что очень жаль, что русские футуристы заимствовали от итальянских только скандалы. Из этого краткого сухого замечания я вынесла впечатление, что ваша дружба вовсе не так велика, как тебе казалось. Но через некоторое время, почувствова<лось> – мною только – что здесь что-то иное. Гр<ригорий> В<итальевич> обижен, почти оскорблён, что ты ему не отвечаешь на его письма: их было три безответных. Я стала было говорить, что, может быть, ты их не получил, но Гр<ригорий> В<итальевич> назвал числа, в кот<орые> они были уже у тебя, прибавив: «Мне пишут каждый день из Петерб<урга>, и я пишу туда тоже каждый день и знаю наверное». В это время папа вставил реплику, что ты собираешься ехать говеть в Новгород… Блеснула молния – в глазах – побледнело лицо, сотня вопросов готова была выскочить сразу, но умение владеть собою, светский навык и пр<очие> щиты прикрыли [собою] правду и в нескольких ищущих словах сделали её понятной только мне. Никто не сказал ему, с кем ты едешь, но, по-видимому, для него – ничуть не новость предполагавшаяся поездка, и неожиданность заключается только в твоём участии в этом путешествии, а мож<ет> б<ыть> неприятен почему-либо сам Новгород. Ну, словом, вот что: Соб<олевский> ревнует. Он негодует на тебя. За что? Вероятно, за то, что ты не пишешь ему и тем лишаешь его возможности знать что-нибудь о «г-же Поповой», помимо её. А может быть, и ревнует-то к тебе. Ты – футурист-младенец – далёк от этой мысли (да?), вероятно, для тебя Марина Алексеевна – так зовут Попову? – как Гончарова, Тамара Росебовна147, Джунковская148, м<ожет> б<ыть>, Штейн, но отсюда, из такой дали, человеку, изнывающему от сердечной тоски, влюблённому, вероятно, «по-африкански», ему едва ли может нравиться такой неожиданный расцвет дружбы любимой женщины с «солнечным мальчиком». Если бы ты писал ему как прежде, у него не было бы оснований к разным: почему? А теперь он кипит. Уверяю тебя. Я достаточно наблюдательна, а лицо Гр<игория> В<итальевича> – слишком выразительно. Как бы ты ни был теперь занят, напиши ему так, как он этого заслуживает. Хотя, пожалуй, он именно того заслуживает, что сейчас переживает, за то, что он, знакомя тебя с жизнью, забывал или не понимал того, что ты не только солнечный, но и чистый мальчик. А ты, Илья, иногда вспоминай, что в жизни слишком часто создаются [такие] неприятно запутанные отношения, чтобы можно было игнорировать осторожностью даже в пустяках. Между прочим, Соб<олевский> говорил, что на вечере-ужине, кот<орый> делали Сологубу в Тифлисе, Коля Черняв<ский> сказал «что-то» по адресу Игоря Север<янина>, что того так оскорбило, что он немедленно, ни с кем не попрощавшись, уехал из ресторана. Вышел скандал. И Соб<левский> при этом прибавил: «Нельзя же позволять себе говорить, что вздумается». Очевидно, его симпатии не на стороне Коли. Ты ему (Гр<игорию> В<итальевичу>) напишешь? Конечно, о моих предположениях никто осведомлён быть не должен, ни из здешних, ни из Петербургских. Завтра получатся здесь петерб<ургские> газеты, будет ли в них что-нибудь о тебе? Ведь, соб<ственно> говоря, это возмутительно, что я ничего не знаю о том, что с тобою! М<ожет> б<ыть>, есть письма в Тиф<лис>, но сюда их не переслали. Здесь хорошо, как всегда. Вчера были на Зелёном мысу у кн<язей> Барятинских149, и завтра едем