Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

было очень трудно, особенно в СССР, потому что все понимают, что происходит, но не затрагивают эту тему. Боже, как же это страшно… как будто человек не понимает, чем он болеет! Вот эти игры сводили меня с ума, Понимаете? Просто сводили с ума,

Мы делали вид, что все будет хорошо. Главврач Нина Александровна, изумительнейшая женщина, была в меня влюблена как в актрису, была очень добра ко мне, была с моим папой рядом и помогала тем, что было в ее силах. Все время, каждую свободную минуту она посвящала моему папе – так и появился этот двухкомнатный номер люкс и все остальное, Всего не перечесть. И за неделю до своего ухода папа попросил перевести его в общую палату. Он говорит: «Мне здесь одиноко, я хочу быть с людьми,» Я обалдела от этого заявления.

И вот у нас переезд. Я собираю папины вещи. Он надевает свою роскошную футболку, он приподнимает ее, чтобы мне показать: я смотрю, а на животе бугор, огромный, жесткий, как гора, метастазы, Я знала все. Он кладет на него мою руку и говорит: «Видишь, как быстро растет?» Все – только это он и сказал, Папу перевели в общую палату.

Далее состоялся очень тяжелый разговор с Ниной Александровной, главным врачом. Она говорит: «Наташа, очень страшная смерть у этого заболевания, ничего страшнее быть не может». – «Почему?» – «Потому что при злокачественной опухоли 12-перстной кишки кал человека поднимается вверх по пищеводу, заполняя дыхательные пути, и человек задыхается от кала…» Я смотрю, по моему лицу катятся слезы… Я молчу, Она продолжает: «Наташа, надо принимать решение. Я говорю как есть. Мне страшно об этом говорить, и это нелегально, но для вас я это сделаю. Мне необходимо его разрезать, с вашего позволения, чтобы ускорить его смерть. И тогда кал не пойдет наверх, А так как сил сражаться у Эдуарда Станиславовича уже нет, он просто уйдет за несколько дней от бессилия…»

Мы принимаем с ней это решение.

После операции папу сразу же помещают в реанимацию. Я вызываю сына, он успевает прилететь из Швейцарии, я встречаю его в аэропорту. В то время у нас с ним были прекрасные отношения, он был тогда, как и папа, моим дружочком, они были моей опорой, двумя столпами моего мира. Из Шереметьева мы едем прямиком в больницу. Спасибо Нине Александровне, она обо всем позаботилась. В реанимации нас уже ждут. Мы надеваем скафандры, заходим внутрь. Нам дают стулья, и мы садимся.

Папа так обрадовался, что увидел Митю, я вам передать не могу! Я тоже была бесконечно рада, что он успел, понимая, что времени практически не осталось. Я смотрела на этих двух самых важных мужчин в моей жизни. Очень долго держала папину руку, гладила его по лицу, по волосам. Носик уже заострился, энергии не было никакой вообще… А он держался и все время хотел показать, что должен был быть моим защитником. Папа сказал моему сыну: «Храни маму, она очень хороший человек». Не знаю, как он это из себя выдавил, где нашел силы. Я продолжала гладить его, стараясь максимально облегчить его страдания.

А дальше случилось то, что я до сих пор не могу себе простить, так как действовала на автомате, не подумав. Как человек чувствующий и работающий с энергиями, я хорошо понимала, ЧТО у меня на руках. ЭТО нужно было обязательно смыть. За занавеской находилась раковина с водой, куда я пошла и долго мыла руки с мылом. Но когда я вернулась к папе, он ТАК посмотрел на меня… Я прочитала вопрос в его глазах: «Брезгуешь? Не доверяешь мне?»

Слезы потекли по моему лицу. Я ничего не могла сказать… Что я ему, полумертвому, полутрупу, буду объяснять? Что здесь энергия не та? Вот это была наша последняя встреча. До сих пор думаю: «Какая же я дура, неужели не могла выйти и помыть руки где-то рядом?»

Мы посидели еще и поехали домой в Дегтярный переулок, где моя бабушка ждала Митю до трех ночи. Ей тогда было 96,5 года, просто «последняя из могикан». Мы заходим в квартиру, а она сидит в кресле в своей неизменной позе: руки сложены на палке, чистая, светлая, и ждет правнука домой. Сразу же приехал Максим Дунаевский, они с сыном обнимались, целовались, не могли натискаться – соскучились. Сели на кухне, бабушка им накрыла на стол, она всегда пекла потрясающие пирожки с курицей, все было очень хорошо, уютно и спокойно.

Максим уехал где-то часов в пять утра. Я упала на постель и провалилась в сон. Проснулась оттого, что беспрестанно звонил телефон. Я знала, кто звонил. Посмотрела на часы – час дня. Снимаю трубку. И слышу голос Нины Александровны: «Наталья Эдуардовна, все случилось… Самое главное, что я все знала и вовремя поднялась в реанимацию. Мне поставили стул. Я села. Взяла его руку. Он вздохнул и сказал мне одну фразу: „Я так устал“. Я провела рукой по его голове, как бы чуть-чуть касаясь лица, он закрыл глаза и очень спокойно выдохнул. Его не стало».

Грусть потери моего любимого папы и благодарность Нине Александровне были безмерны. Я ее очень люблю, и мы общаемся по сегодняшний день.

Почему люди так несовершенны? Почему они не ценят то, что им дано изначально? Почему одному человеку надо уйти, чтобы другому понять, что у него потрясающие родители? Как так зверски могут обращаться дети со своими родителями? В данный момент это не про меня. Я была и с папой, и с бабушкой, и с мамой до последнего вздоха. Но почему дети прерывают отношения? У меня в данный момент нет никаких отношений ни с дочерью, ни с сыном. Они сами поставили эти восклицательные знаки. И мое сожаление, эта горечь, эта невозможность ничего изменить… А может, они преследуют меня, эти ситуации? Но я знаю в глубине души: я сделала больше, чем могла. И это правда, это истина. И меня спасает только это – я сделала лучшее.

Когда умирал папа, мама не приехала в больницу ни разу. Это моя мама, она так устроена. Вот так проявлялась ее невероятная безмерная жестокость, именно поэтому я с самого детства боялась ее до смерти. Ни разу не приехала к умирающему человеку, спутнику жизни, с которым прожила 50 лет.

Папа всегда знал, какая она. Еще давно он мне сказал: «Все, что у меня есть, записано на тебя. Только так! И никак не может быть по-другому. Прошу уважать меня,