Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

я так решил: и квартира (это я ее получал) тоже на твое имя». Кстати, он уточнил, что перевел ее с согласия Лидии (моей мамы) очень давно, в начале 1990-х годов, чтобы не платить налог на наследство.

Вы знаете, когда папа лежал еще в больнице, я ездила к нему каждый день, как на работу, потому что я хотела быть рядом. Человек взял и бросил судьбу к моим ногам. Все положил, чтобы служить мне и искусству. Как он любил посещать Дом кино, как он знал всех режиссеров, его обожали все, кто со мной работал. Журналисты, которым я давала интервью, потому что он приезжал забирать газеты или журналы, он оставлял все папки, он был моим адвокатом, ассистентом, пиар-менеджером, он все делал. Его любили все мои режиссеры. Его обожали все люди, которые со мной работали.

И какое предательство со стороны мамы…

Я нахожусь у папы, а мама мне обрывает телефон и говорит: «Я не могу ничего найти». – «Чего ты не можешь найти?» – спрашиваю. «Деньги, деньги не могу найти! Я знаю, что они у него должны быть».

Я привозила папе много денег на жизнь, тысячами. Он ничего не тратил. Он все эти деньги собирал пачечками и прятал их по квартире. И вот она мне звонит: «Что мне делать? Я не могу найти наличку, куда он прячет деньги?» Я знала, что он их тщательно прятал в разные места, куда-то их зашивал, в какие-то куртки, чтобы не обокрали. Но я молчу, мне не до этого…

Она говорит: «Я все распорола». Я отвечаю: «Мама, как ты смеешь такие вещи мне говорить? У меня отец уходит, ты понимаешь это или нет? Я нахожусь в больнице каждый день, пока приеду, пока вернусь обратно, с папой по 6–8 часов, пока доехать. Весь день уходит. Как ты можешь?»

Я пыталась ей объяснить, донести до нее, как это сложно – находиться в больнице, поддерживать его, дарить ему Свет, дарить ему надежду, а она не понимала. Она мне звонила и продолжала требовать: «Ты спроси у него, спроси, спроси, спроси…»

Я возмущалась: «Я никогда в жизни не буду у него это спрашивать. Мне наплевать на все эти деньги. Ты о чем вообще говоришь? У меня папа уходит, я повторяю.»

Папа заранее сказал: только кремация. Это было очень интересно. Я четко помню. Это мне был очень большой урок. Каким-то образом ищейки-корреспонденты об этом узнали и с фотоаппаратами приперлись прямо в крематорий.

На похороны я надела овальные очечки с золотой тонюсенькой оправой, как кот Базилио, безумной красоты, очень модные, но эти очки были слишком изящные и маленькие, они совершенно ничего не прятали. В общем, честно говоря, это был полный выпендреж[3].

Я подхожу к гробу попрощаться с телом папы (а дужки очков настолько тоненькие, они за уши закрепляются, их почувствовать невозможно, они слишком легкие)… Наклоняюсь, у меня льются слезы… И только потом, спустя какое-то время, я понимаю, что у меня нет очков на лице! Я знаю, что какая-то невероятная сила взяла их и положила в гроб. Какая это была сила? Но я вам гарантирую, что я получила эту информацию, точно знаю, что они ушли вместе с ним в печь. Это был его последний урок: «Не надо выпендриваться, ты не про это, и ты это знаешь!» Эти очечки я буду помнить всю мою жизнь. Благодарю тебя, любимый мой папа!

После поминок мама снова завела свою излюбленную тему: «Квартира записана на тебя, мы с папой это вместе делали, я это помню великолепно, квартиру надо переписать на меня. Деньги я не нашла, но я обязательно найду, ты понимаешь, что они мне нужнее, чем тебе?»

Я молчу.

«Машина тоже, зачем тебе машина? У тебя вон сколько машин в Беверли-Хиллз, у Максимилиана в гараже три стоят».

Я молчу.

Давление было настолько серьезное, настолько тяжелое, настолько невыносимое, только она могла так давить, что ни дышать, ни спать было невозможно. Единственное, что я сказала: «Мама, неужели я еще не доказала, что ты можешь мне доверять? Твоя жизнь, жизнь бабушки, у которой сейчас своя собственная роскошная квартира рядом со мной в центре Москвы? Жизнь и быт папы. Все это было на моем тотальном обеспечении. Никому из близких вообще не приходилось ни в чем нуждаться.»

А она в ответ слово такое нашла, какое-то жестоко-изысканное, модно-современное, дескать, иначе я не буду чувствовать себя защищенной. Я обомлела, но промолчала. Она продолжала меня брать штурмом и пилить одновременно: три раза в день она звонила мне по этому поводу. И я поняла: либо она меня уничтожит своим давлением, либо я все должна отдать и уйти. Я сказала: «Не смей мне больше звонить и задавать вопросы, еще 40 дней не прошло со дня смерти папы (сначала это было девять дней, потом 40). Пройдет 40 дней – и я подумаю». Я не подумала. Я сразу пошла и просто все отдала. Освободилась. Меня это мучает по сегодняшний день, ведь это было предательством папы. Но у меня не было сил с ней бороться. Она же всех подминала под себя, как удав, медленно и цепко. Папа был всегда ее слугой, ведь она не умела ни еды приготовить, ни стол накрыть.

Была у него одна история в конце жизни. В папу влюбилась 35-летняя красивая молодая женщина, сама за ним бегала, прохода не давала. Он был просто в шоке, потому что ему было уже хорошо за 70. Папа сам говорил: «Как и что бы я ни делал, она все равно бегала за мной». Мама сказала ему: «Я тебя убью», просто так и сказала.

Он приезжал ко мне в Америку. Вдали от мамы он был счастливый, обо всем рассказывал в мельчайших подробностях, потому что мы были близки. И я ему рассказывала все, даже про какие-то любовные похождения. Папе я доверяла, потому что он действительно был мой дружочек, родственная душа. Спасибо, Господи, что дал мне такое количество любви, такое количество времени, сколько папа был рядом.

В детстве, когда я у своего зеркала в коридоре что-то репетировала, если он появлялся, я всегда предчувствовала, когда он появится. У меня всегда был убийственный график, он знал: образовательная, музыкальная, балетная школы, а в 8-10-м классе вечерами лекции по филологии в МГУ. Это было так тяжело, надо было рассчитывать время, еще не забывать поесть, я не знаю вообще, как и когда я дышала. Папа