"Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов) - Редьярд Киплинг

Рохиллы черные неслись, как скот, от нас гурьбою.

От нашей тысячи одной презренный враг поник,

А Мультар Рао с десятью оставил поле боя!

И вынуть саблю — нету сил, ударить — нету сил:

Плечо в плечо и грудь на грудь сошлись мы тесной кучей.

Наш пеший горец и коней, и всадников разил,

И павших на сырой земле давил наш вал могучий.

Налево грохотал мушкет, как близкий водопад,

Направо лес кровавых пик восхода был кровавей.

И снизу кровь, и сверху вниз — Упсаров скорбный взгляд,

Что подбирали тех, кто пал в позоре или славе.

И видел я огонь и дым, и видел Бхао стяг,

И слышал тщетный крик, — увы, то звал один из Бхао:

«О, Ананд Рао Нимбалкхур, скачи, теснит нас враг!

Верни всех тех, кого увел проклятый Мулътар Рао!»

Когда осенние дожди в истоках Джамны льют,

Тогда песчаный перекат с пути сметают волны.

Враги прорвались через нас, как через цепь запруд,

Но броды Джамны в этот день их кровью были полны.

Я рядом с Сциндией скакал, — куда мой господин,

Туда и я; за нами вслед — вся конница Халькара.

И были все у нас вожди убиты, как один,

Кинжалы Северных Племен нас истребляли яро.

Я рядом с Сциндией скакал — стекала кровь с копья

Вдруг вижу: девушка бежит, бежит наперерез нам

И к Сциндии припала, и — кричит: «Любовь моя!»

Я еле-еле их прикрыть успел щитом железным.

(Ее в лесу зачаровал он много лет назад,

Приворожив ее к воде, что принял от нее же.

Простой охотницей она была, как говорят.

Зачем, имея двадцать жен, он взял Лалун, о Боже

И дух смутился в нем. Ее он сзади привязал,

И вновь мы в Дели понеслись, дерясь неутомимо.

Отряд от гибели, как тень, счастливо ускользал.

Из Панипута мчались мы — и были не одни мы.

Но Лутуф-Уллах Попульзай нам не давал уйти.

Отродье Севера, к Лалун пылал он дикой страстью.

Я был готов затеять бой, закрыть ему пути.

«Нет!» — крикнул Сциндия, и я послушался — к несчастью.

За лигой лига — наглый вор маячил за спиной —

За лигой лига — белый путь под белой кобылицей —

За лигой лига — быстр, как Смерть, — за ними и за мной —

Летел, как Время, что века продлилось и продлится.

И жаркий полдень око впил в постыдный наш побег.

Шакалий хохот, волчий вой вторгались в наши уши.

И враг, как коршун, был готов кружить хоть целый век,

И пали сумерки, и страх мою наполнил душу.

Я молвил: «Ждет тебя народ. Забудь ее любовь.

Поверь, при первом свете дня любовь ее убудет

. Подрежь веревки и вдвоем с тобой поскачем вновь».

А Князь в ответ: «Моих Цариц она Царицей будет!

Из всех, кто ест мой хлеб, она одна пошла за мной.

Корона — ей, за то, что в бой за мной пошла по следу.

Один позор я пережил, зачем позор двойной?

Достигнем Дели — рухни всё — я одержал победу!»

Кобыла белая под ним шаталась все сильней.

Взошел вечерний дым печной и опустился ниже.

А Попульзай не отставал — мы шпорили коней —

И близко Дели был от нас, но враг был трижды ближе!

Был Дели близко, и Лалун шепнула: «Господин,

Убей меня — скачи один — хромает кобылица!»

Он крикнул: «Нет!» Она опять: «Скачи, скачи один!»

И отвязалась от седла, и выпорхнула птицей!

Кобылу Князь остановил, кобыла в мыле вся,

И в пене рот, и хрип, и стон, и силы на пределе.

И Господин мой, ей удар смертельный нанеся,

Решил хоть пешим бой принять, почти достигнув Дели.

Но боги милостивы. Князь лежал под скакуном,

Когда услышал крик Лалун, и еле внял он крику.

Любовь и битва перед ним мелькнули кратким сном,

И тьма ему закрыла взор — и я увез Владыку.

Пер. Е.Фельдман

29. ЖАЛОБА ПОГРАНИЧНОГО СКОТОКРАДА

Горе мне за сладкую жизнь —

Что вел я из года в год,

И горе тройное— милой жене,

Что в Шалимаре ждет.

Жизай1 мой отняли они,

Меч, что был остр и нов,

В тюрьме я коротаю дни

За то, что крал коров.

Пусть бык в хлеву ревет чуть свет,

Иат: сеет урожай,

Не ждите, пока меня здесь нет,

Огня и грабежа.

Пусть пожалеет йата Бог,

Как выйду на простор,

Пусть фермерский хранит порог

Усерднее с тех пор.

О, горе, возле жерновов

Я коротаю дни!

О, горе, — слышать звук оков

Звенящих у ступни!

За все, что пало неспроста

Позором на меня,

Отвечу убылью скота

И плясками огня.

Я не успел спереть быка?

Я милостив, видит Бог:

Лишь дотянулась бы рука! —

Возьму не меньше трех!

За то, что этой вот рукой

Гасил я степь в огне, —

Я факелом, мечом, петлей

Страну зажгу вдвойне.

Мчись в Абазай, не трать минут,

Сагиб с волосами, как мед.

Тесней — чем кугтуки1 живут, —

Ляг, бонаирский скот.

Он будет мертвым предо мной,

Конь — в пене, до заката.

Копыта оплачет вороной,

Оплачет белый брата.

Войной, войной на вас пойдем,

Вам прямо в сердце целя,

За то, что сделали вы с вождем

И вором из Зука-Хеля.

А если я попадусь опять

Вы можете, так и быть,

И тухлого мяса мне в рот напихать

И в кожу свиную зашить.

Пер. А. Оношкович- Яцына

30. СТИХИ О ТРЕХ КАПИТАНАХ

…Стояли вечером тогда

На якоре у Лондона Трех капитанов суда;

И первый был Северный адмирал,

от Ская доФэрса один,

И второй был Вэссекских вод и округи всей Господин,

А третий Хозяин Темзы был, и всей рекою владел,

И был он флота всего Капеллан

и был неслыханно смел,

Пушки с серых высоких бортов глядели, полны угроз,

Когда новость о приватире вдруг

торговый фрегат привез.

Ему порвал весь такелаж северных ветров полет,

Его борта одела трава, что в восточных морях растет.

Вправо и влево качала его приливная волна,

А шкипер на люке сидел и глядел

в трюм, пустой до самого дна.

«Закону платил я дань, — он сказал, —

но где Закон что вам мил?

В языческих водах остался я цел,

в христианских обобран был.

Лакедивские ульи коптили вы,

как мы вшей выжигаем, легко,

Не боимся мы Галланга кормы и ныряющей джонки Пей-Хо!

Я не видел нигде парусов на воде, океан был чист и сер,

Вдруг попался мне янки, белый бриг, идущий на Финистер.

Были скрыты чехлами пушки на нем, обманывая взор,

Говорили сигналы, что это купец, шёл

из Сэнди-Хука в Нор.

Не реял на нем пиратский стяг, черен иль ярко-ал,

Только звездный флаг над ним летел,

и гюйсом он щеголял.

Он команду мою взял будто взаймы,

мне про Закон говоря,

Но когда я ее попросил назад,

он сказал, что она не моя.

Он взял попугайчиков моих, что так развлекали нас,

Из плетеных корзин ряды апельсин и незрелый еще ананас,

И взял он с пряностями мешки, что я вез из далекой страны,

И моих языческих богов — уж они-то ему не нужны!

Из мачты не станет он делать гик, из рубки строить вельбот,

Фок-мачту взял и рубку украл — янки, дьявольский тот!

Я драться не мог: надвигалась тьма, и океан бушевал,

Я дал по нем выстрел за грубый увод

и второй за то, что он лгал.

Имей я орудья (не только товар) защитой от вражеских сил,

Я бы со шканец согнал его и на реи работать пустил,

Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,

И, посолив их в трюмной воде, сырыми заставил бы съесть.

Я бы в шлюпку без весел его посадил,

чтоб в ночи он всплывал и тонул,

Привязал бы во тьме к его же корме,

чтоб приманиватьбратьев-акул,

В шелуху какао его б завернул, нефтью облив его.

Чтобы, ярко-ал, он на мачте пылал,

освещая моё торжество.

Я бы сплел гамак из его бороды, а из кожи нарезал полос,

Всю б команду вкруг посадил на бамбук,

чтоб в гниющее тело он врос.

Я бы кинул его возле мангровых рощ, на вязком илистом дне,

Приковав за ступню к его кораблю, в жертву крабьей клешне!

В нем проказа внутри, хоть снаружи он бел,

и может учуять любой

Запах мускуса, что торговец рабами всегда несет за собой».

На батареи шкипер взглянул, была их мощь холодна,

И вежливо Три капитана глядели в трюм, пустой до дна,

И вежливо Три капитана так сказали с палубы в люк: