Волчья шкура - Борис и Ольга Фателевичи

Двое слуг вынесли к костру мешок.

Братья Дины в недоумении переглянулись и посмотрели на отца. У младших заблестели глаза: свадьба это хорошо, будет много вкусной еды, музыка, подарки.

Вперед в свет костра вышел самый хитрый из братьев, Леви, и зажурчал бархатно, выпевая слова, как он один мог:

— Позволь, отец, мне сказать. Пусть простит меня высокородный гость, но негоже нам отдавать сестер наших за мужчин с крайней плотью. Боюсь, не навлечь бы еще большего бесчестья на Дину-бедняжку, не опозорить род наш славный на поколения вперед. Думайте, гости, а нам не к спеху прощаться с Диной. И женихов у нее уже сегодня хватает. Отец лишь головой кивнет, и Дина будет выдана за хорошего человека.

Шхем умоляюще взглянул на своего отца и на Якова.

— Как же так, отец, ты обещал мне Дину, я уже вижу ее своей женой. Яков, будь мне отцом, я готов все свое отдать, лишь бы найти милость в глазах твоих, хоть сейчас сделаю обрезание, вот тут, не сходя с места! Отдай мне Дину! Опьянел я от любви к ней!

Юноша вытащил из пояса острый кремниевый нож.

— Не спеши, парень, так это не делается, это тебе не кусок баранины на обед отрезать, — захохотал Шимон. — Остынь! Обрежешься сам, так и от своих отличаться станешь, и к нам не прибьешься, пастухом тебе не быть, с нами кочевать тебе не по роду. Уговори всех мужчин Шхема сделать обрезание в один день с собой, тогда получишь нашу сестру, будешь и нам равен, и среди своих не одинок.

Яков усмехнулся: пока идет так, как ему хотелось бы. Дина почти пристроена, пора защитника своего, Бога Авраамова рода поблагодарить, милостив оказался, не отвернулся в горький час.

— Одного обрезания мало. Готовы ли вы будете отказаться от своих идолов и принять нашего Бога, Бога Авраама?

Он посмотрел на Хамора. Дело серьезное, не мальчишкам решать, нужно согласие вождя.

Хамор важно кивнул.

— Бога поменять — не хитро, но подумать не помешает.

Леви едва заметно подмигнул брату. Они всегда понимали друг друга с полуслова.

Леви налил вино в чашу, сделанную из панциря черепахи, проглотил жареное мясо, запил кусок.

— Все мужчины там обрезались. Теперь наши женщины станут их женами, а наша семья растворится в семени Шхема и оставит после себя лишь позорную память. Отец старый, ему бы спокойно дожить, не станет он с Хамором ссориться. Слышал, Шхем еще предлагает отцу землю, почти даром. Наши стада и все достояние приберет Хамор. Шхем укрепится и расширится.

— Наше… Ничего у нас «нашего» нет. Одежда, что на нас, мечи и честь — вот и все наше, — Шимон покачал головой, переворачивая мясо над углями, — женит нас отец на девках Шхема, даже дети не будут нашими. Мне один вавилонский купец рассказал, хвастает, мол, Хамор, что даром получит крепкие рабочие руки для постройки нового витка городской стены, когда сыновья Якова женятся на шхемских уродках, и поселит новые семьи за этой стеной, чтобы мы стали его живым щитом при набегах разбойников. Купцу этому можно верить. Видел бы ты его одежду! Из самого Сеннаара!

Леви оторвал крепкими зубами еще один кусок мяса, прожевал.

— Я убью Хамора. И Шхема.

Шимон, вороша веткой в углях, коротко хмыкнул.

— Шхем — Шхем. И город Шхем, и подонок Шхем. И подонок Шхем, и город Шхем… уже два дня как обрезаны…

Братья склонились над сизым пеплом, устилавшим землю вокруг кострища, столкнувшись, как всегда, лбами, и начали что-то рисовать.

*****

Проснулся Анчар в сумерках. Сумерки в Израиле — понятие относительное, а в городе тем более. Пока сообразил, где он, что с ним, пока собрал разорванные впечатления необычного дня, уже и стемнело. Пора домой.

На душе скребли кошки. Анчар давно научился прятать в глубокий карман такие понятия, как совесть, жалость, раскаяние. Учителя были хорошие, и он ученик не из последних. Но никто не объяснил ему, что нужно чувствовать, когда на твоих глазах мерзавец-педофил швыряет в машину доверчивого ребенка. Вольно или невольно, но Анчар сам помог ему.

Хлебнул воды, аккуратно положил пустую бутылку в урну.

Назад он пошел той же дорогой, чтобы не заплутать в незнакомом городе. Мелочи на асфальте уже не было, будто и следов мальчишки не осталось. Бедные его родители! Придуштиь гада! Это он сумеет. Завтра нужно будет подумать, как выманить Мансура. И Билялю отломится…

Переходя через перекресток, он отметил красивую подсветку на клумбе и поморщился. Ничего не случилось, мир не перевернулся, жизнь не остановилась. Анчар свернул в темную аллею, ведущую к стоянке, и увидел одинокую женскую фигуру на скамейке. Легкий хмель давал ему право рассмотреть ее внимательнее. Дьявол! Жизнь не остановилась! Незнакомка сидела, уперевшись тонкими локтями в колени, чуть сгорбив гибкую спину. Лицо опустила в ладони. Молодая? Не понять из-за длинных волос.

Он сел рядом. Кашлянул, не зная, на каком языке обратиться, молча протянул раскрытую пачку сигарет. Незнакомка уставилась в одну точку и даже не заметила движения рядом с собой. Молодая и, кажется, симпатичная.

Ладно, попробуем еще.

— Что-то случилось, может, нужна помощь?

На всякий случай спросил на иврите, чтобы не спугнуть девушку звуками русской речи. Бывало у него и такое.

Незнакомка прошептала по-русски:

— У меня пропал сын.

Анчар растерялся:

— Маленький?

— Пять лет.

— Не волнуйтесь, может, заигрался в соседнем дворе или в гостях у приятеля. Еще не поздно. Муж, наверное, ищет по улицам? Или в полицию пошел?

Незнакомка открыла рот, чтобы ответить и вдруг захлебнулась слезами. Она держалась из последних сил, и они ушли на ответы. Ее начало колотить, и Анчар совсем растерялся. Таких слез он за свою богатую всякими событиями жизнь еще не видел. Истерику, как он знал, можно легко прекратить затрещиной, но не в этом же случае. Еще покалечит…

Он ничего не мог понять. Сквозь рыдания прорывалось отдельными словами:

— Муж?.. нет, мы вдвоем… Какая полиция?.. Нельзя… что скажу… Может, он бросил меня… Сам ушел… Разве он предупредит… Все эти годы… Сам решает… Я рабыня…

От такого у Анчара голова совсем пошла кругом. Бредит, что ли или больная? Какая рабыня? Что значит, сам решил? Пять лет ребенку! Может, бросить ее, смыться, пока не поздно? Пусть сама разбирается. Нет, хватит, уже бросил одного, так недолго и самому негодяем стать.

Анчар нерешительно протянул руку, легко погладил незнакомку по плечу.

— Перестань, ну, хватит… Слышишь?

Достал из пакета «колу», что Биляль утром дал.

— Попей, успокойся…

Женщина послушно попыталась глотнуть, но не смогла разжать сцепленные судорогой зубы и выдохнула сладкое, теплое питье. Мелкие брызги попали в лицо Анчару, а она даже не заметила этого.

Он опять осторожно прикоснулся к ее плечу. Вечер был жарким и влажным, а кожа под пальцами — прохладной. Это прикосновение показалось Анчару самым удивительным событием всей его жизни. Захотелось все начать сначала, как с чистого листа, как на необитаемом острове, и никогда не вспоминать того, что было прежде. Заново, по-другому — и тоска растает, и боль исчезнет, и отступит пустота. Желание показалось Анчару таким странным, что он даже не стал тратить времени, чтобы ругнуть себя за него, просто отмахнулся и забыл.

Он приобнял незнакомку, увлек за собой, поставил на ноги.

— Пойдем, пойдем домой. Успокойся, слышишь? Мы что-то придумаем. Ну, веди меня, где ты живешь?

— Мы переехали недавно. А у Миши никогда друзей не было. Я работаю в швейной мастерской, через дорогу, поэтому и квартиру подыскала рядом. Повезло: ухожу к девяти, в перерыв прихожу Мишу покормить.

Казалось, женщина успокоилась. Говорила она тихо, сидела спокойно на диване, только комкала и рвала в руках салфетку, а когда мелкие обрывки падали на пол, брала из коробки новую.

— Как он остается один, такой маленький? А почему в сад не ходит? И тебе спокойнее было бы.

— Маленький… Как сказать… Он у меня, — она запнулась, подбирая слово, — особенный. Говорит, что здесь в древности река была. Ходит по городу, ищет переправу…

Ира поняла голову и встретилась с удивленным взглядом незнакомца. Ой, дура болтливая, кто за язык тянул! Она почувствовала, что слезы опять подступают к глазам. Ну как рассказать постороннему человеку, про них с Мишей, чтобы не вызвать недоумения и вопросов, на которые у нее нет ответов? Для них все посторонние, весь мир. И половинки их жизни так и не соединились, не склеились. Но за пять лет ко всему можно привыкнуть. Она уже не могла представить, как жила бы без него, и он в ней нуждался и по-своему ценил.

Приспособились они друг к другу они давно, Мише еще года не исполнилось. Легко, не чувствуя ни малейшего неудобства, переходила Ира из той части своей жизни, где они были мамой и сыном напоказ, для людей, в другую, в которой так до конца ничего понять не смогла. Очень помогло то, что годовалый Миша увлекся древней историей, и Ира стала для него первым и незаменимым источником нового. Тогда, в родительской квартире, не было у нее столько книг, как сейчас у Миши, а компьютер Ира даже представляла с трудом. Особенно ему нравился рассказ о волчьей шкуре из Святогорского монастыря. Она-то и привела их сюда.