Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

— Наверно, никто не знает, — все с той же серьезностью сказала Лелька.

— Наверно… Я Егорыча спрашивал, но и он ничего про это не слыхал… Да ладно, неважно. Главное, что живые…

И вот однажды опустевший скворечник Санька обратился к друзьям. К тем, что поближе. Скворечники умеют перегова­риваться вроде как по радио. Санька сказал:

«Ребята, что же так торчать без пользы, мокнуть да рассы­хаться? Айда начинать новую жизнь!»

Другие скворечники, конечно, спрашивают:

«А как?»

Санька говорит:

«Напрягайте свои живые силы, отращивайте руки-ноги и спускайтесь на землю».

И они стали отращивать…

— Да нет у них никаких рук! — взъерошенно заспорил се­милетний коричневый Гулька (тот, что в день знакомства Ар­тема и Егорыча лупил колотушкой по железу).

Кей отозвался необидчиво:

— Есть, Гулька, есть. Только скворечники их прячут внутрь, когда бегают в траве. Им четыре лапы не нужны, чтобы бегать, не зайцы ведь… А чтобы спускаться с высоты руки были нужны. Даже больше, чем ноги… А с ногами вышло не всё, как хотел Санька. Он думал, вырастут ноги, как у ребятишек, а получились птичьи лапы. Это и понятно: руки-то скворечникам были известны человечьи, те, что их строили, а ноги они знали только такие, как у скворцов. Вот и стали скворечники, будто крошечные избушки на курьих лапах. Не совсем на курьих, но похоже… Первым обратил на это внимание самый маленький и самый молодой по возрас­ту скворечник Ерошка.

— Он даже песенку сочинил, да? — опять сунулась Лелька.

— Да. Вот такую.

Мы избушки-лилипуты,Но на месте не стоим мы.Мы, конечно, не обуты.Но зато неутомимы.

Мы не будем на насесте,Словно куры, спать все ночи.Будем мы шагать все вместеВ те края, куда захочем!

Вообще-то полагается говорить не «захочем», а «захо­тим», но он был еще не очень образованный. Зато он любил сказки…

Но песенка — она уже потом. А когда все скворечники спустились на землю, они собрались на лужайке за город­ским рынком, спорят, что делать дальше, а Брошка выбрал секунду тишины и говорит:

«Послушайте! Ну, пожалуйста!.. Надо нам на наших пти­чьих ногах идти в леса и поля!»

Многие засомневались, заворчали. Мы, мол, жители го­родские, к дикой природе непривычные, что там, в лесах и полях, делать-то? А Брошка им:

«Как что! Будем квартиры предлагать всяким мелким жи­телям: полевым мышам, болотным лягушкам, диким пчелам да пичугам! Разве плохо?.. А еще слышал я, — говорит Брош­ка, — что на ромашковой поляне позади дальнего елового леса живет избушка на куриных ногах. Раньше в ней занима­ла жилплощадь вредная старуха с протезной ногой, но потом то ли померла, то ли уехала в дом для престарелых, а избушка осталась сама по себе. И, чтобы не скучно было, начала, как взаправдашняя курица, нести яйца, из которых вылупляются избушата. Их там у нее целый выводок. Избушка эта добрая, не то что ее бывшая бабка. Попросимся, может, примет нас в семью…»

Некоторые спрашивают:

«А зачем нам это?»

А Ерошка говорит:

«Ну, тогда у нас будет мама… как у маленьких скворчат мама-скворчиха…»

Вот они и пошли. Некоторым понравилось Ерошкино предложение (и Саньке тоже), а другие просто так, за компа­нию. Добрались до ромашковой поляны и прижились там, перемешались с избушатами, стало уже не понять, кто отку­да. И начали потом размножаться, расселяться по разным лесам, лугам и окраинам. Но не по всяким, а где есть для них подходящие условия…

— Какие? — таинственным шепотом спросил Ванюшка.

— Ну… особые. Где их не обижают всерьез. Играть с ними можно — в пряталки, в охоту, в догонялки, — а обижать нельзя. Это вредит не только им, а даже и Пространствам… И живут в этих скворечниках всякие разные существа. Не только обыкновенные, но и редкие. Например, гномы самой маленькой породы, говорящие кузнечики, Дюймовочки, чер­ные жуки-астрономы и много еще кто. Все, кто не боятся, что дом их часто бегает с места на место. А некоторые скво­речники никакого населения внутри не держат, живут сами по себе. Дружат с зайцами, с большими гномами, с говоря­щими воронами… А в ясную ночь, в полнолуние, или, наобо­рот, в яркий такой полдень, если только кругом нет посто­ронних, скворечники собираются на лужайках и устраивают пляски, водят хороводы… Но это не всегда, а перед какими-то важными событиями…

— Перед какими? — спросил бледный тихий Валерчик.

— Этого никто не знает… Может, они и сами не знают, а только чувствуют. Ну, например, как здешние зайцы чувст­вуют грозу или путаницу между понедельником и вторни­ком…

— Смотри-ка, — шепотом сказал Артем скульптору Во­лоде. — У Пространств уже есть свой фольклор.

— Это, скорее, не фольклор, а попытки объяснить кое-какие явления, — шепотом возразил Володя. — Я, кстати, слышал… от одного тут… что в пустых скворечниках не про­сто пустота, а частичка Безлюдных пространств. И эти лихие избушата разносят Пространства по тем землям, куда мигри­руют.

— И… ты веришь в это?

Володя пожал плечами. Потом шепнул что-то очкастому Костику, тот убежал и очень скоро вернулся с гитарой. Воло­дя взял гитару, сел неподалеку от Артема. Тонкими сильны­ми пальцами перебрал струны. Сыграл переливчатую мело­дию (у Артема охнуло сердце). Запел дребезжащим голосом:

Да-ри, да-риДа ай, да ай,Да… ай…

Ночь настала,Природа вся устала,Играли мы весь день-деньской,Пора нам на покой…

Да-ри, да-ри,Да… ай…

Пусть звезды ярко светят,Они нас не заметят,Во сне ты будешь, как в раю,Да баю-баю, баюшки-баю…

Видимо, не только Артем, но и другие слушали здесь эту колыбельную впервые. Притихли по-особому. Лелька даже посапывать перестала. Вроде бы простенькая песня и даже по-старинному слащавая, а было в ней что-то задевающее душу. Не в словах, конечно, а в мотиве. И ласка, и покой, и тревожная догадка, что покой этот непрочен и короток.

С полминуты молчали, потом Артем осторожно спросил:

— Володя, ты откуда знаешь эту песню?

— Не помню… Слышат когда-то, давно еще. А что?

— У нас пластинка была… мамина любимая. Старая-ста­рая, фирмы «Коламбия». Это поет певец-гитарист Коля Негин. Наверно, эмигрант, фамилия на этикетке через «ять» написана. Пластинка для патефона, прямо раритет. У нас па­тефона не было, мы с мамой ставили ее на старенький проиг­рыватель… Теперь не знаю, куда она девалась…

— Я такую пластинку тоже помню, — вдруг подал голос Егорыч. Его панамка белела чуть поодаль. — На одной сторо­не эта колыбельная, а на другой песенка про гусар.

— Да, да! — обрадовался Артем. — И зеленые наклейки с двух сторон…

— Зеленые… А колыбельную эту пели в старину черные кирасиры. Те, про которых я не дописал книжку.

Грустную историю про недописанную книжку знали многие. Поэтому опять примолкли. Потрескивала в камельке лучина. Поглядывали сверху редкие звезды….

Рыжий заяц Евсейка вдруг стреканул с места и пропал в лопухах. Раздался стремительный шелест — это другие зайцы кинулись за Евсейкой. И Бом!

— Что это с ними? — слегка встревожился Артем.

— А! У них свои дела, — беспечно отозвался Кей. — Может, учуяли, что сегодня будут пляски скворечников. Зайцы любят смотреть на это дело и подыгрывать. Сядут на краю лужайки и барабанят по животам….

— Разве сегодня полнолуние? — с непонятным беспокой­ством спросила Нитка. Она сидела рядом с Артемом, и воло­сы ее знакомо щекотали ему ухо.

— Да кто ж его знает, — вздохнул Егорыч. — Сейчас вроде бы ни одной луны, а через минуту вдруг возьмет да и вылупится красавица… А может, ушастые чуют, что завтра хоровод планет. Любопытное, скажу вам, зрелище. Жаль только, что долго смотреть нельзя, закоченеете…

В сотне шагов от домика Егорыча косо целилась в небо железная большущая труба. Длиною была она метров пят­надцать, а диаметром около метра. Черная, с бурыми запла­тами ржавчины. Казалось, что когда-то стояла она вертикально, потом начала падать и остановилась на полпути, с наклоном градусов сорок пять. У самой земли под трубой была решетчатая подпорка. Никто, однако, не мог понять, как жиденькая арматура может удерживать колоссальное тело замершего в падении великана. Впрочем, никто и не пы­тался разбираться в этом. Здесь, если разгадывать все хитрос­ти, мозги свихнешь.

Труба напоминала исполинское орудие, изготовленное для дальней стрельбы. А для чего в самом деле служила в дав­ние времена эта конструкция, никто не знал, даже Егорыч. Зато он знал, зачем труба теперь. Говорил, что она превра­тилась в телескоп особого свойства. Точнее — в туннель, свя­зывающий данную точку Земли с одним из космических про­странств, в котором «очень своеобразная, судари мои, звезд­ная структура…».