Филипп. Я (не) умею любить - Екатерина Аверина

– Нет уж, Дрейк. Со своим отцом разбирайся сам. Иди уже. Не тяни. Или тебе «пожурчать»?

– Да пошел ты! – огрызаюсь.

Делаю тесты. Мою руки с мылом. Возвращаюсь и кидаю ему на стол тонкие белые полоски.

– Ты смотри-ка, – снова ухмыляется. – И здесь чистый. Вась, закрой нашего золотого мальчика. Пусть посидит. Скоро отец обещал приехать.

Глава 23

Филипп

Отец входит в отделение и в маленьком помещении словно становится тесно. Пронзительно смотрит на меня сквозь решётку. Хмыкнув, отворачивается к дежурному. В каждом его движении читается уверенность в том, что он прав. Мы ведь это все уже проходили.

Садится на старенький потертый стул. Мент двигает к нему полоски с моими тестами. Так мерзко и почему-то стыдно, хоть я ни в чем и не виноват. Каждый раз было стыдно. Но, блядь! Тогда были причины. А сейчас просто по инерции всплывают прежние ощущения против воли. Меня злит это еще сильнее. Пальцы впиваются в скамейку, на которой сижу.

Хочется помыться. Мне кажется, я насквозь провонял и этим местом, и всем лицемерным дерьмом, которым меня пытаются накормить под видом благородной заботы.

Отец смотрит на результаты тестов. Его плечи немного расслабляются. Спина больше не такая прямая.

– Легче тебе стало? – скалюсь, как запертый в клетке зверь. Не могу промолчать.

За что он так со мной?

В голове возникает вопрос обиженного ребенка. Я, блядь, не понимаю!

Нет… понимаю. Страшно ему. Мне бы, наверное, тоже было страшно, если бы я два с лишним года смотрел, как мой ребенок старательно пытается себя убить.

Все меняется! Все, мать его, меняется!

Он меня игнорирует. И сейчас это тоже бесит.

Тихо перекидывается с сотрудником парой слов.

Тот, что Вася, вертит связку ключей на пальце, идёт к «обезьяннику», вставляет самый большой в замочную скважину. Скрежет металла режет уши и сводит челюсть. А ещё я замёрз. Только сейчас понял, когда поднялся со скамейки. Штаны теперь проще выбросить, чем отстирать следы побывавших тут до меня.

– В машину иди. И ключи от своей отдай водителю. Он заберёт.

– Я сам могу.

– Сам?! – срывается отец. – Ты сейчас сядешь в машину и дождёшься меня, Фил!

– Как скажешь, – решаю не спорить.

Накатили сильная усталость и безразличие. Конечности свинцовые и заледеневшие. Растираю пальцами ладони, сначала одну, потом вторую. Выхожу на свежий воздух. Шарю по карманам в поисках сигарет.

Суки! Все забрали. И зажигалку мою любимую, которую из Штатов привёз.

– Здаров, – тяну руку водителю отца. Сжимает мою ладонь. – Есть курить?

Достает из кармана пачку, снимает крышку пальцем. Забираю все, взамен отдаю ключи от своей машины. Прикуриваю его же обычным жёлтым «крикетом». Затягиваюсь. От чистого воздуха и никотина немного кружится голова.

– Телефон, – рядом появляется отец. Протягивает трубку. – И хватит столько курить! – снова рычит. – Скоро никотин из задницы капать начнёт.

Игнорирую. Затягиваюсь снова. Отец только челюсть плотнее сжимает.

– В машину садись, Фил.

Сажусь. Забиваю и ложусь спиной на заднее сиденье. Скинув кроссовки, ставлю на него ноги, сгибая их в коленях. Меня слегка потряхивает ознобом. Жму на кнопку включения. Система быстро подгружается. Заведенный мотор приятно урчит. Машина трогается с места. И мне насрать, что сейчас будет думать обо мне отец. Я набираю Алиску. Она испугалась сильно, когда я от них уходил. Будет переживать, маленькая.

– Фил, – дрожит ее голос. Схватила, я даже губка услышать не успел. – Ты куда пропал? Я звонила.

Слышу. Мне сообщения одно за другим в ухо вибрируют. Все пропущенные от нее.

– Все хорошо, Лисенок. Так, проветрился немного. Успокоился.

Зубы стучат. Обнимаю себя одной рукой, поворачиваюсь на бок, сгибаюсь пополам. Не заболеть бы. Горит все. Отец поворачивается ко мне, качает головой и включает печку. Меняет направление панелек, чтобы теплый воздух попадал на меня.

– Ты давай спать ложись. Поняла меня? – включаю строгость. – Я утром за тобой заеду.

– А папа? – беспокоится малышка.

– А что папа? Мне по хрен, ты же знаешь. Я отмороженный на всю башку. Забыла? – смеюсь.

Она тоже смеется. Нервно, но так искренне и приятно.

– Ты не такой, – шепчет мне.

– Заканчивай, приехали, – говорит отец.

Слышу, как отъезжают в сторону наши ворота.

– Спокойной ночи, Лис. Завтра увидимся.

Первым сбрасываю звонок. Поднимаюсь. Меня опять колотит. Голова раскалывается и ноги едва переставляются по ступенькам. Пару раз спотыкаюсь, тихо матерясь. Отец ловит за шкирку. Дергаю плечами, скидывая его руки. Он только шумно выдыхает, но страхует меня до самой спальни. Хорошо, что мама не видит. Сейчас бы начала суетиться.

Снимаю с себя провонявшие изолятором шмотки. Все бросаю на пол. В одних трусах залезаю под одеяло. Складываюсь в позу эмбриона.

Отец уходит. Возвращается с градусником.

Три минуты. Тридцать девять почти. Как я дошел сюда вообще?

– Врача сейчас вызову, – протягивает мне бутылку воды.

– Я с ним виделся сегодня уже, – все равно сопротивляюсь. Мне хреново, но Александра Кравцова я видеть сегодня больше не хочу. – Само пройдет.

Он не слушает. Вызывает скорую. Меня обкалывают лекарствами. Перестает знобить. Наконец, засыпаю.

Просыпаюсь от прохладной ладони на влажном от пота лбу. Мама… Сонно смотрю на нее. Переживает. Чаю мне принесла горячего. Пахнет вкусно, травами. Гладит по волосам, улыбается.

– Ну как ты?

– Уже лучше. Сколько времени? – вспоминаю, что телефон остался где-то в шмотках.

– Одиннадцать почти. Отец дома сегодня остался, – сообщает мне. – Всю ночь не спал. Что вчера произошло?

– Не рассказал? – приподнимаюсь на локтях, подтягиваю подушку под спину. Сажусь и забираю с тумбочки чашку с чаем.

Хочется с ней поделиться. Мне чертовски нужна поддержка, но я не буду. Берегу ее нервы. Да и говорить сил нет совершенно. Опустошение, накатившее вчера, не отпускает. Меня словно замораживает изнутри. Температура не смогла растопить этот лед. Люди вокруг…