Ничья (СИ) - Лимова Александра

— Ну что ты, только больше раззадорила. Столько людей на уши поднял… — просматривая кадры, тихо пропел. — Это нон стоп… — немного нахмурился. И убрал руку с камерой на борт, но прежде чем я успела потребовать посмотреть, произнес, — посмотри на меня. — Томление. — прочти по губам.

Прочитала. И мне стало жарко. Всего в четыре слова, но пошло запредельно: "я хочу отлизать тебе". Бесконечно пошло и бесконечно горячо.

Щелчок затвора с края бота.

Рассмеялась. Он быстро учится, перенимает чужой опыт, адаптируя под себя и выдавая креативно.

Просмотрев кадры, протянул мне камеру. Чтобы очень удивить.

Я специально не позировала. Зная свои сильные и слабые стороны, слабых дохера, к сожалению, но я исправлю, как только подкоплю на нормальных волшебников эстетической медицины.

Топ-эскорт примечателен тем, что представительницы не вылизаны. Не графичны, так сказать. Мужикам с баблом, пресытившимся стандартами, часто хочется выкинуть деньги на что-нибудь необычное. Топы пользуются спросом из-за недостатков внешности по стандартизированным канонам красоты. Очаровательных недостатков, поданных как достоинство и признак исключительности. У Кочерыжкиной, например, были легкие веснушки, с ума сводящие заков, и цвет волос, который она называла мышиным, а по факту это был темно-русый с мягким серебристым отливом. То, что ее раздражало, приносило ей нереальные бабки и она могла диктовать суммы и выбирать себе заказчиков, потому что на нее всегда будет спрос и по финансам она не просядет, даже если длительно не будет участвовать в темах — один тур в два выходных дня на лакшери-курорте и в результате месяц-два безбедной жизни на абсолютно широкую ногу. Пока она не встретилась с Анисовым, не взяла на поводок Глеба и, наконец, облегченно вздохнув, превратилась в роковую брюнетку, с ярко-зелеными, на фоне черных волос, глазами, и белой ровной фарфоровой кожей. Меня апгрейдил Маркелов. До невыразительного серого пятна, после которого я, у которой претензий к себе было гораздо больше, чем у госпожи Малицкой, поняла, что я не так и плоха. Но денюжки на кое-какой ремонт откладывала — все-таки, с собой трудно бороться.

И сейчас, сидя в ванной между ног Марка я намеренно выглядела естественно, мне хотелось узнать, как он смотрит на меня. А смотрит многопланово, как оказалось.

В первых кадрах притягательная легкость когда я говорила «ни о чем». Потом затертая тоска, бездонная глубина в глазах, когда я отводила взгляд на свое тату.

Мои мысли о Рэме и облик отстраненности, строгости, закрытости. Силы.

Карибы и Мигель — завораживающая эмоциональность — легкость на подъем, смех, авантюрность, живость.

И когда речь была о моем временном отказе Марку — боже, как много кокетства, флирта и тенях призывной сексуальности в глазах. Понятно, почему его тогда так заклинило, что справился с поиском раньше, чем за полчаса.

И следующее, там, где я читала по губам. Кадр под углом, ведь камера была на борту, мое изображение в полупрофиле и вот здесь воплощение секса. Улыбка запредельно искушающая, взгляд яркий. Огненный. Обжигающий. Мое откровенное желание его выражено на максимум, завораживает и побуждает ответное.

Я поняла это, когда он забрал камеру и аккуратно отложил подальше от ванной, из которой и так начала выплескиваться вода, когда я подалась вперед, к усмехнувшимся губам. Прильнула к его груди, в прохладе воды ощущая только жар. А он, отложив мою камеру максимально далеко, целовал максимально глубоко, сжимая под водой ягодицы, прижимая низом живота к эрекции, и немного подталкивая вверх. Да, сказанное им было не только для кадра, он действительно хотел. Сейчас и здесь.

— Здесь стены тонкие, — с наслаждением целуя его открытую шею, оглаживая плечи, возразила я

— Дверь заперта. — Выдохнул на ухо, запуская ладонь за мокрую ткань, на ягодицы.

— Я не могу молча заниматься с тобой сексом, — так же на ухо. Искренне. С мучением и наслаждением, — а Петр Федорович топором дверь вынесет, если мы начнем осквернять его королевство.

— Меня вообще довольно сложно в чем-то убедить, но ты права, не будем подвергать чужую жизнь опасности из-за его неразумного поведения. — Печально отстраняя руки от меня, вздохнул Марк.

Пока он выносил воду, я, собрав свои вещи и убрав за нами, пошла рапортовать недосутенеру, что мы завершили и вынуждены откланяться. Увидев мокрую меня, которая вроде до максимума выжала свои и Марка вещи, но все равно вид у нас остался крайне красноречив, недосутенер помчался осматривать свои владения почти в панике, но придраться было ни к чему и он отпустил нас с миром.

Ехать в Авентадоре на шуршащих пакетах, предотвращающих впитывание влаги в спортивные ковши было откровенно смешно, фактически до слез, потому что в остроумии Марку не откажешь.

— Я снова останусь на ночь, — сказал Марк, сворачивая на проспект Ветеранов и ведя машину к моему дому.

— Нет, ты что! — отрезала я, возмущенно глядя на него. — Я вчера просто не в себе была, потому и сказала, что можно у меня ночевать. Сегодня я уже в себе, потому я тебя трахну и выгоню. Останется он, ишь чего удумал.

— Я сяду под дверью и буду рыдать на весь подъезд, пока не пустишь. Ну или пока вещи не высохнут. — Изобразив огорчение, пообещал он.

Ну да, ага, рыдать на весь подъезд. Это он просто с Егором не знаком, грозой нашего подъезда и бессменного и бессмертного стража тишины и покоя лестничных пролетов.

— Ладно, оставайся, — махнула рукой я.

— И завтра.

— Это уже наглость! Мне нравится, продолжай.

Так и вышло. Марк днем пропадал по делам, находил меня вечером, опошливал нашу совместную культурно-просветительную программу (все-же секс в парке, лаунж-кинотеатре, петтинг в машине со слабо тонированными окнами перед походом на Дворцовую площадь это называется опошлить, а секс в туалетах модных забегаловок стал почти традицией, я даже мысленно вела список покоренных/опошленных точек), ночевал только у меня и его не смущало, что это квартира-студия на тридцать с небольшим квадратов, когда у него пустует хата в Риверсайде. Я все ожидала, когда зайдет разговор, что уснем у него, но этого не происходило. У меня дома появились его вещи, потому что он не хотел с утра вставать ни свет ни заря, чтобы доехать до дома и переодеться. Немного его вещей, но были. Разговор о том, чтобы поехать к нему не заходил совсем, видимо, он помнил резкость моей реакции и придерживался правила не омрачать наше сумасбродство поползновением в личное пространство, я же не спрашивала у него, почему он вторые выходные подряд гоняет в Мск. И вообще ни о чем не спрашивала, понятливо кивнув на его предупреждение, что субботу и воскресенье он будет проводить там постоянно до конца лета. Кивнула, еще до его добавленного в конце «по работе».

В один из вечеров, когда я, увлекшись редактированием фотографий под мерный барабанный стук дождя в окно, на подоконнике которого зависала я с чашкой кофе и ноутом, мне притащили очередной подарок.

— Еле приткнулся, но аж в соседнем дворе, теперь и в нем наступило время фотосессий с жигулем. — Переступил порог, держа в руках скомканную белую ветровку и мимоходом приветственно чмокнув в лоб меня, закрывающую за ним дверь. — Этот пацан там у подъезда плакал.

И я только тут заметила в комке его ветровки еще один комок. Маленький и грязный, с напуганными золотистыми глазищами.

Прыснула и, забрав ветровку с котенком, направилась в ванную, а Марк за мной, чтобы через несколько минут возмутиться:

— Нельзя драться, я тебе говорю, — поморщился, когда котенок, отмываемый нами в раковине, оцарапал его в очередной раз, — ты посмотри на него, никакого воспитания.

— С глазами что-то… — осторожно умывая мордочку, нахмурилась я.

— Съезжу в ветаптеку. Да и лоток нужен.

— И что-нибудь от запаха. Мне кажется, первое время у него будут фейлы с туалетом. — Вздохнула, выключая воду, когда громко протестующий против идей Мойдодыра котенок был лишен боевой активности и надежно зафиксирован в раковине пострадавшим Марком, поинтересовавшимся у меня: