Железная хватка графа Соколова - Валентин Лавров

Тайна великого филера

На другой день после упомянутых событий к дежурству возле страшной палаты с покойником, ровно в четыре часа пополудни, приступил Матвей Иванович Гусаков. Был он многоопытен, ибо служил филером — трудно поверить! — без малого сорок лет. Подобно знаменитому тенору, Гусакова приглашали на гастроли в некоторые города империи, когда там ощущалась острая потребность в филере, так сказать, высшего сорта.

У Гусакова была самая лестная кличка, которую возможно было заслужить — «Человек-невидимка».

Говорили, что еще ни один фигурант не сумел распознать в этом невзрачном человеке, похожем на стертую монету, того, кто тенью следует за ним, с неизбежностью рока приближая конец преступной деятельности злодея.

Формуляр великого филера напоминал выписку из совершенно секретной инструкции по организации наружного наблюдения. В перечне личных качеств начальство отмечало: «М И. Гусаков политически и нравственно благонадежен, честен, трезв, сообразителен, терпелив, не по возрасту вынослив, осторожен и смел, уживчив, откровенен, но не болтун. Обладает внешностью, которая практически исключает запоминание его наблюдаемым».

Но все же был один страшный недостаток, к которому полицейское начальство относилось с настороженностью: «В разговорах с товарищами по службе заявлял, что порой испытывает жалость к тем, за кем следит, ибо знает об их грядущей печальной участи и скорбит об этих загубленных душах».

Сам Гусаков и не предполагал, что его приятели-собутыльники, как и принято в нашем славном Отечестве, донесли своевременно об этом душевном изъяне. И храня свою тайну от начальства, весьма переживал это.

В нашей истории сей порок сыграет некоторую роль и поможет еще лучше узнать и оценить этого замечательного человека.

Обед из «Метрополя»

Возле дверей угловой палаты толпились больные. Городовой, стоявший на посту до Гусакова, в последний раз рявкнул на больных:

— Р-разойдись, окаянные! Уф, надоели... Повторный тиф вас с чахоткою возьми! — и затопал сапогами по длинному коридору к выходу.

Разглядев в мягких чертах Гусакова добрый характер, больные стали теперь осаждать его:

— Позволь, милый человек, хоть в щелочку полюбопытствовать. Шутка ли, такой большой человек помещен! Словно о генерале — в газетах пропечатали.

Гусаков позволил:

— Поглядите, любезные! Только уж не напирайте, подходите по одному.

Народ смотрел и восхищался:

— Хорошо лежит, сердечный, не мечется, одеяло не сбрыкивает!

Появились Кох и тюремный доктор Субботин. Кох катил столик, на котором стояла бутылка шато-лафита, наваристый борщ, пирожки к нему, филей с гарниром и рыбный салат. А еще в прозрачной вазочке белой горкой возвышалось мороженое, присыпанное шоколадом.

Народ завистливо вздохнул:

— Ну жрет — словно с княжеского стола! Вот тебе и политика...

— Цыц, козявки, бегом отсюда! — крикнул на любопытных Кох. — Господин постовой, к дверям не подпускать! Еще микробами заразят приличного пациента.

— Уж микробами — обязательно! — нервно проговорил доктор Субботин, и у него с подноса чуть не грохнулся на пол шприц. — Вот, укол кстати сделаем.

И они плотно прикрыли за собой дверь.

Плотские желания

Кох и доктор Субботин находились в палате с мертвецом ровно столько времени, сколько им понадобилось, чтобы съесть обед, доставленный из «Метрополя». Субботин, хлебнув шато-лафита, расхрабрился настолько, что отважно помогал Коху вертеть покойного с одного бока на другой. Более того, с умным видом поправил на носу пенсне и произнес:

— Появление трупных пятен от верчения усопшего замедляется...

— И полная иллюзия, что этот паразит, — Кох пальцем ткнул ненавистного покойника, — крутится в постели.

Тем временем, раздвинув плечом толпу любопытных, к страшной палате продвинулся рослый мужчина в белом халате, с мясистым лицом, крупными, как у провинциального трагика, блестящими глазами. Он протянул руку Гусакову, вежливо поздоровался:

— Я — фельдшер Коржиков. Как здоровье пациента? Филер ответить не успел. В этот момент распахнулась дверь. Кох, сытно отрыгнув, выкатил столик на колесиках. За ним семенил румяный Субботин.

В толпе завистливо вздохнули:

— Ну, собака, этот Бренер жрет за троих! Одно название — раненый. И со сраньем горшок за ним тащут — житуха!..

Гусаков обратился к Коху:

— Ваше благородие, тут народ волнуется: как, дескать, здоровье пациента Бренера?

Кох ледяным взором окинул окружающих и строгим тоном доложил:

— Был слаб от большой потери крови, а теперь сожрал весь обед, — Кох выковырял пальцем мясо из зубов, кивнул на накрытый горшок: — Сходил по большому и просил бабу.

Человек в белом халате, назвавший себя фельдшером Коржиковым, удивился:

— Какую бабу?

— Да ему все равно какую. Говорит: «Была бы сисястей!» Гусаков печально покачал головой:

— Скоро бедолагу, поди, в тюрьму отвезут, а там из женщин — только крысы шуршат по углам.

Народ сочувственно закивал головами:

— Истинно в тюрьме мало хорошего! От нее, точно, уж никто загодя не отпирайся.

Хороший человек

Едва Кох и доктор Субботин удалились, народ стал канючить, приставать к Гусакову:

— Милый человек, господин командир, дай в дырочку посмотреть!

Фельдшер Коржиков властной рукой отодвинул больных старух и стариков, сунул зелененькую — трешник Гусакову и прильнул оком к отверстию. Долго сопел, потом выпрямился и произнес:

— Бренер, хм, винца откушал и сладко дрыхнет. — Повернулся к Гусакову: — Спокойного и вам дежурства. Я нынче тоже, того, дежурю. — И, широко шагая, удалился.

Гусаков подумал: «Славный, право, человек!

Поручкался со мной, зелененькую пожертвовал. За его здравие выпить придется!»

В тот особенно грустный час, когда больные расползаются по своим палатам после заключительного туалета, вдруг снова появился фельдшер в белом халате, под которым виднелся добротный сюртук. Он держал наполненный какой-то жидкостью шприц. Подошел к Гусакову, осклабился, словно старому другу:

— Главный врач приказал пациенту Бренеру сделать укол, успокаивающий. Откройте, пожалуйста, двери.

Гусаков малость призадумался: «Соколов приказал пропускать к больному лишь Коха и Субботина. Насчет этого фельдшера указаний не припомню». Филер извинительно произнес:

— Допустить, простите, не имею возможности, а то неприятностей не оберешься.

Фельдшер укоризненно протянул:

— Во-от это нехорошо-о! Пациенту срочно требуется укол, иначе ему, того, летальный исход грозит. Вот тогда точно, неприятностей не миновать. Я, как и вы, человек подневольный, служивый. Приказали — вот и пришел. Дозвольте, уколю и уйду.

Гусакову стало жалко фельдшера: «И впрямь, тоже ведь на службе». И решился:

— Ну да ладно! — Приоткрыл дверь. В свете лампадки он увидал лежащего на постели Бренера. Обратился к фельдшеру, который уже стоял у него за спиной: — Больной спит. Хорошо ли беспокоить?

Фельдшер отодвинул филера, прошел в палату, бросив на ходу:

— Мы беспокоить никого не будем. Даже наоборот, успокоим.

И Гусаков увидал, как фельдшер откинул одеяло и с размаху, с самым зверским видом всадил иглу шприца в ягодицу Бренера. Растянув рот в странной улыбке, вышел из палаты.

Доза яда

Гусакова как пламенем обожгло, он даже всем телом дернулся: «Да ведь это явное злодейство! Надо крикнуть стражу». А пока что произнес:

— Господин фельдшер, да как же вы.... в ягодице больного шприц забыли?

Фельдшер всколыхнулся, вмиг покраснел, угодливо произнес:

— Конечно, конечно... Виноват!

Он выдернул шприц из тела покойного, пошел прямо на старого филера. Тот хотел крикнуть, позвать на помощь, но крик застрял у него в горле, как это случается в страшных снах. Хотел бежать — ноги сделались ватными. Фельдшер, гипнотизирующим взглядом, словно удав свою жертву, парализовал страхом волю старика. Он вплотную подошел к филеру и сильным коротким ударом всадил шприц ему в живот.

Старый Гусаков лишь слегка вскрикнул и замертво свалился на каменный пол.

Фельдшер, не выпуская из рук шприц, быстрым шагом, почти бегом бросился по коридору на выход.

И вдруг он увидал, что прямо на него из-за угла вышел громадный красавец, в котором фельдшер тут же разглядел знаменитого Соколова. И гений сыска злодея узнал. Усмехнувшись, он произнес:

— Кто это? Неужто любитель шахматной игры Асланов, он же депутат Думы и проходимец Тищенко? С того света вернулся, дьявол?

Фельдшер задрожал всем телом, но не проронил ни звука. Он двигался прямо на Соколова, не спуская с него страшного магнетического взора. Убийца судорожно сжимал шприц с остатком страшного яда.