Прапор и его группа - Анатолий Гончар

— Иваныч! — заорал в эфир комбат. — Куда? Возвращайся! Это приказ.

— Поздно, мы уже полтора часа как в пути, — Владимир был уверен, что говоря эти слова, Пташек ухмыляется. Он тоже ухмыльнулся, покачал головой и в этот момент к нему подбежал радист рядовой Масляков из…второй группы.

— Товарищ старший лейтенант, командир, — поняв, что говорит слишком громко, радист подошел ближе, на этот раз он произносил своё сообщение почти одними губами. Выслушав его, Водопьянов поднес микрофон к губам и отрешённо бросил:

— Можете не спешить… у нас два двухсотых, — и кинув гарнитуру ничего не понимающему Примакову, скомандовал: — Передавай данные, пофамильно, — двухсотые старший лейтенант Полесьев и сержант Неверов. Раненые… а впрочем, — Владимир махнул рукой, — ты знаешь…

То, что в группе один убитый и семеро раненых в отряде узнали уже за полночь. Чуть позже на одного двухсотого стало больше. Еще некоторое время спустя убитые и раненые были названы по фамилиям.

Время от времени уходивший и вновь приходивший в палатку ЦБУ Ефимов хотя и понимал, что от него ничего не зависело, но никак не мог унять бушевавшие в душе эмоции. Ему почему-то думалось, что будь он с группой, и ничего бы этого не случилось. Он не знал, что бы тогда произошло: может он бы настоял на другом маршруте, может вовремя заметил расположившихся на высотке бандитов, может что-то ещё, но он бы не допустил гибели личного состава. Странно, но уверенность, что именно так и было бы по мере поступления новых сведений в его душе только крепла. Впрочем, изменить что-либо он уже не мог.

Броня и следующие за ней «Уралы» вынырнули из-за поворота, когда небо на востоке начало светлеть. За ночь облака почти рассеялись, и теперь в том месте, где готовилось выползать дневное светило, небосвод окрашивался в багрянец.

— Вы на месте, — Примаков, так до утра и не выключивший свою сто пятьдесят девятую, покосился на сидевшего рядом Лыкова. Тот кивнул «всё правильно», младший сержант вымученно улыбнулся и добавил, — мы прямо над вами. Приём.

Радист майора Пташека что-то недовольно буркнул и на какое-то время в эфире повисла тишина. Затем послышался голос самого майора:

— Ждем окончательного рассвета, — несколько коряво определив время Ч, Пташек отдал гарнитуру радисту, спрыгнул с брони и пошел проверять боевое охранение колонны.

Рассветало быстро. Кровавое солнце огромным кругом выползало из-за горизонта. Замкомбата еще раз пристально посмотрел по сторонам и отдал команду на загрузку.

Раненых погрузили первыми, затем со всеми осторожностями принесли и положили подле брони завернутые в плащ-палатки тела убитых. Лейтенант Простов и лейтенант Лыков к трупам подошли одновременно.

Неизвестно кто именно, но кто-то откинул брезентуху так, что стали видны лица убитых. Возможно, он решил проститься, возможно из мальчишеского любопытства. Да так и оставил, видимо захотел, что бы простились и другие?!

Простову хватило только одного единственного взгляда в лицо убитого, что бы его проняло. Семён, глаза которого оказались слегка приоткрыты был… не казался, не выглядел, а именно был МЁРТВЫМ. Еще вчера он слышал его голос в эфире, чуть раньше они вместе грузились в «Уралы», а теперь перед живым и теплым Евгением лежал холодный, посеревший за ночь труп. Не было таких слов, которые могли бы передать ощущение этой внезапно накатившей на лейтенанта жути. Это было не объяснимо… Страх?! Непонятный, животный, идущий из глубины подсознания, страх всего живого перед неотвратимостью и неизбежностью смерти и что-то ещё… Боль? Может быть. Только сейчас Евгений понял весь ужас произошедшего. Небрежное отношение к войне как чему-то отдаленно стороннему, почти детское восприятие её как ничего незначащая игра мгновенно исчезли, едва ему стоило взглянуть и осознать…

Голову словно стиснуло железным обручем, от внезапно появившейся в ногах слабости его качнуло. Едва устояв, Евгений шумно втянул воздух и стараясь, чтобы никто не заметил его смятения, отошёл к ближайшей машине. Уперев взгляд в кромку леса, он медленно приходил в себя. За спиной суетились, загружаясь в машину, разведчики его группы. А он оставался недвижим. Постояв некоторое время, Простов мысленно выругался, отгоняя от себя мрачные думы, зло сплюнул и, развернувшись, словно ничего и не было, отрывисто бросил:

— Живее.

Погрузка продолжалось. Все было почти как обычно, только уже никогда не сесть в машину ни старшему лейтенанту Полесьеву, ни сержанту Неверову… Их просто уже не было в этом мире, а где они могли быть — не знал никто…

Колонна тронулась. Машины, подскакивая на колдобинах, резво катили, пытаясь нагнать всё время ускользающий БТР. Алексей сидел подле раненого брата и просто радовался. Чистое, незамутненное, не омрачённое даже гибелью товарищей счастье окутывало его душу, его брат был жив. Ранен, но жив.

Алексей не был черствым человеком, просто сейчас ему было не до чужого горя. Напереживавшись за своего младшего братца, он просто не мог сейчас думать ни о чьих бедах и горестях.

И ещё: где-то глубоко на задворках сознания его распирала гордость — брат, его родной брат совершил настоящий подвиг. Он, рискуя собственной жизнью, вытаскивал командира из-под пуль противника. И что с того, что тот умер? Разве это умолят его подвига? Он ведь не испугался, не спрятался за первым же попавшим камнем, не забился подобно таракану в щель, а пришёл на помощь. Жаль, что командирская рана оказалась смертельной, жаль Полесьева, хороший был командир и человек. Жаль… Он умер и теперь никто не оценит по заслугам совершённое его братом. Но это и не важно, Андрей жив и это самое главное.

Грузовик ощутимо тряхнуло, Алексей подпрыгнул на сиденье и громко выругавшись выглянул в приоткрытую бойницу — колонна подъезжала к пункту временной дислокации.

Чувства, которые испытывал Ефимов, встречая прибывших бойцов, было невозможно выразить словами. Странная, неизъяснимая смесь беспомощности, боли, отчаяния, тревоги, перебродив, оставили в его душе гнетущую радость отца, потерявшего двоих сыновей, но встречающего победно возвращающихся десятерых. Глядя на уставшие, почерневшие от грязи, гари и бессонницы лица, Сергей почувствовал, как его сердце сжимается в маленький жалкий комочек, а душа, наоборот, расправляется, становится огромной, способной полюбить и одарить весь свет. Ему хотелось по-отечески обнять каждого из вернувшихся из боя солдата, но он лишь молча пожал им руки и со своими радистами пошел к ротной палатке. Общего построения не было, не до того. Ефимову хотелось сказать что-то большое, веское, но слов не находилось.

Масляков и наотрез отказавшийся ехать в госпиталь Субехин встали около грибка дневального, словно бы не решаясь войти в темное пространство помещения. Встречавшие их сослуживцы опустили на землю обе РРки и теперь толпились рядом.

— А у меня рюкзаку хандец, — Субехин показал пальцем на вырванную с корнем лямку, на располосованную, изодранную пулями и осколками бочину, — и горка вон вся, — он, поморщившись, кивнул на своё плечо. Изодранная мелкими осколками ВОГа, разорванная руками накладывавшего бинт Маслякова брезентовая штормовка годилась теперь разве что на ветошь, да и то вряд ли.

— Да чёрт с ними, с горками, с рюкзаками, новые получим, — говоря это, Ефимов был уверен, что выбьет для них и новые горки, и новые рейдовые рюкзаки. Файзула, начальник вещевой службы отряда, в таких случаях не жадничал, это Сергей знал по рассказам всё того же Айдына, — только тебе в госпиталь надо.

Субехин согласно кивнул и поскреб пальцами многодневную щетину на своём подбородке.

— Я немного с пацанами пообщаюсь, а доктор мне осколки уже вынул, — он имел в виду фельдшера-контрактника старшего сержанта Сивакова, — и антибиотики дал.

— Товарищ старший прапорщик, — спешил выговориться измотанный, бесконечно уставший, но старающийся не подавать в этом вида Масляков, — блин, я сначала и не понял… как дождь, шлёп, шлеп, шлеп вокруг, а потом выстрелы и командир: «К бою». Со всех сторон стрельба. Вот тогда страшно.

— Что ж, не без этого, но всё хорошо: живы и молодцы.

— Какие они молодцы мы ещё посмотрим, когда выясним, почему связь пропала, — стоявший тут же ротный напустил на себя личину сурового деспота. А Сергей подумал, что ж, раз ребята живы, теперь можно и впрямь провести разбор их действий. Он уже видел, как собственно, видел это и ротный, оборванные провода сто пятьдесят девятой, но тем не менее старшина был уверен, что никаких серьёзных оргвыводов со стороны командира роты не последует. Связь радисты прокачали, сообщили всё что могли, а что случилось потом… первый бой… бывает.

— Так, орлы, — стоять возле палатки и дальше было глупо, — сдавайте оружие, берите чистую одежду и в баню. Тебе, Игорь, — обратился он к Субехину, — париться особо-то и не стоит. Помойся и всё.