Журнал «Вокруг Света» №04 за 1974 год - Вокруг Света

С. Арутюнов, доктор исторических наук

Камни Суруктаах Хайи

Охотник каменного века лежал в позе путника — он сделал очередной шаг и замер, не успев завершить следующий... Оружие его было рядом — каменное тесло, топор, костяной кинжал с острейшим кремневым лезвием. Соплеменники охотника выбрали прекрасное место для его последнего дома — на краю высокого скального обрыва над якутской рекой Джекемендэ, притоком Олекмы. Открытие этого захоронения — самая большая удача экспедиции Якутского государственного университета.

Дыбятся над Олекмой скалы. Берега — крепчайшие плиты диабаза, дно — линолит. Я сижу над скалистым обрывом, перебирая тяжелые кругляки скальной гальки, похожие на молоты. Внизу беззвучно струятся воды Олекмы. Фиолетовый дым костра застревает в густых ветках сосен и лиственниц. Женщины готовят еду у костра — к вечеру будет рыба, мясо сохатого. Еды надо много. Мужчины работают. Они рубят плот. Большой крепкий плот, чтобы все племя смогло откочевать вниз по Олекме.

...Ну, насчет племени я, конечно, увлекся. Собирается в путь-дорогу не племя — экспедиция. Но эта тишина вокруг, этот извечный звук удара топора по дереву — так же беззвучно струилась Олекма и ухал топор, когда здесь пылали костры древних.

Несколько лет назад на реке Токко были обнаружены рисунки, высеченные на скалах, — охотники, сохатые, олени. Потом «писаную гору» — Суруктаах Хайю по-якутски — нашли на Олекме, в устье ее притока Крестяха. Диабазовые «полотна» хранили изображения священных знаков, людей. Очень ценные для науки изображения обнаружены на берегу Крестяха, в природной нише, куда археологи могли добраться, только спускаясь на веревках... Воздев к небу руки, застыл на скале человек. Кто он? Шаман, просящий у небес тучных стад и крупных рыб? Божество — покровитель, охраняющий племя?..

Начальник экспедиции Н. Архипов считает, что время окончательных расшифровок олекминских писаниц еще не пришло. Сейчас очень важно как можно точнее скопировать найденные петроглифы, со всей тщательностью обследовать окрестности, чтобы выявить все наскальные изображения на берегах Олекмы.

На том берегу Олекмы, в устье речки Баасынай, напротив лагеря, экспедиция тоже обнаружила рисунки, сделанные охрой. Они не такие торжественные, как в нише, более прозаические.

Контур лодки объединяет целую композицию — сохатый, человек, медведь, волк (или собака). Словно человек каменного века запечатлел в рисунке простую, но жизненно незыблемую формулу своей жизни: есть тайга — есть зверь, есть зверь — есть человек. Несколько ниже по течению изображена охота: вскинул тяжелую морду медведь, к нему, словно танцуя, бегут люди. Всего лишь едва намеченные охрой контуры, но чувствуется, как бесстрашны, горды и веселы охотники.

Вот так же шел на зверя и тот охотник, останки которого экспедиция нашла над Олекмой. Такой же бесстрашный, гордый своим уменьем и ловкостью. Подобные открытия переоценить вообще трудно. Вместе с наскальными рисунками, одиночными находками древних орудий труда они уже сейчас позволяют представить картину каменного века Олекмы.

...Множились племена, теснившиеся вокруг Байкала. Вот уже заняты широкие долины рек Прибайкалья и Забайкалья. Вспыхивают межплеменные распри. Остатки потесненных уходят на Север в поисках свободных земель. Судя по всему, путеводной нитью на незнакомой земле им служила Олекма, притоки которой изобилуют рыбой, а берега — оленями, лосями, ягодой, съедобными кореньями, орехами. Люди живут охотой и рыбной ловлей. Кочуют туда, где больше зверя. Человек неотделим от природного цикла — он не умеет управлять им, но он знает, как пользоваться его закономерностями.

Работы у археологов здесь непочатый край. Недалеко от истока реки Баасынай мы обнаружили еще один рисунок. Это был человек, нарисованный вниз головой: так древние изображали мертвых. Возможно, здесь спит вечным сном еще один первобытный охотник с полным набором каменного оружия.

Бесценные находки упаковывают в брезентовые сумы. Их сплавят вниз по реке. Для этого и строится плот. Загадочно и беззвучно течет река в вечных диабазовых берегах. Я ощупываю рукой первобытную наковальню, на которой девять тысяч лет назад безвестный первобытный мастер ладил свои бесхитростные каменные орудия. Ложатся ночные сумерки. Особенно плотны они в сырой мрачной пади вверх по течению. Там — Крестях, скала-храм. Первобытный северный храм. Говорят, что водоросли на дне Крестяха ночью фосфоресцируют — особенно после грозы. А эхо в мрачной долине Крестяха гремит, как иерихонская труба. Я сам слышал, как гремит это эхо. Можно представить, что там творится, когда осенью наступает время гона изюбрей!

Утром мы сняли свой лагерь. Скалы окутаны тишиной. Бесшумен и наш плот. И мы до боли в глазах вглядываемся в скалы — нет ли среди них новой Суруктаах Хайи?

Н. Яньков, наш спец. корр.

Владимир Михановский. Ва-банк

Строгая, скорее даже спартанская обстановка в кабинете гармонировала с характером ее хозяина: шеф компании Уэстерн любил повторять, что рабочее место администратора — та же кабина космического корабля— ничего лишнего. Чарлимерс подумал, что слова Джона Вильнертона вроде бы не расходились с делом. Пластиковые стены его кабинета были девственно чисты, ни один портрет, ни одна картина не оскверняли их. Комната была пуста — даже стулья, необходимые для совещаний, были утоплены в стене и появлялись, лишь повинуясь нажиму президентской кнопки.

Сидя на краешке стула перед столом, Чарлимерс молчал, не в силах отвести взгляд от массивного пресс-папье, поблескивающего в неживом свете потолочных панелей. Странно, он не мог определить на глаз металл, из которого было отлито это сооружение.

Теперь, когда главное было сказано, Чарлимерса охватило полное безразличие.

Вильнертон перехватил взгляд Чарлимерса и как бы непроизвольно пододвинул пресс-папье поближе. Пауза затягивалась, становилась угрожающей.

— Компания не задумается выбросить вас, Джон Чарлимерс, можете не сомневаться,— сказал Вильнертон. — Но есть еще одно обстоятельство. Два года назад на ваш эксперимент была выделена довольно значительная сумма. Я спрашиваю: где эти деньги? Вы истратили их.

Чарлимерс наклонил голову.

— А результаты?.. Их нет, — продолжал шеф, все более распаляясь. — Но не думайте, что вам удастся обвести Уэстерн вокруг пальца. Вы ответите нам своим имуществом.

— Вы хотите конфисковать мое имущество? — вскинул голову Чарлимерс.

— Поразительная догадливость!

Чарлимерс побледнел, и смуглое лицо его приобрело синюшный оттенок.

— Об этом в контракте не сказано ни слова... — пробормотал он.

— Ошибаетесь, уважаемый, — отчеканил Джон Вильнертон. — В контракте сказано, что, получив на эксперимент известную сумму, вы беретесь не позднее чем через два года создать объект, «удовлетворяющий определенным требованиям, которые изложены в приложении, на восемнадцати страницах»... Верно?

— Верно.

— Ну а если условия контракта не выполнены, виновная сторона платит неустойку, коль скоро не оговорено противное. Это вам любой юрист подтвердит.

— Дайте мне еще два месяца, — тихо оказал Чарлимерс.

— Двое суток, и ни минуты больше. — Ответ Вильнертона прозвучал как приказ. — Мы имели глупость разрекламировать ваше детище, и нас осаждают клиенты. Итак, через сорок восемь часов к вам придет судебный исполнитель...

Едва тяжелая дверь захлопнулась за Чарлимерсом, на столе вспыхнул экран кофейного цвета, и Вильнертон в душе чертыхнулся.

— Тебе вредно нервничать, — пропела супруга, улыбнувшись. — За что ты так распекал бедного Чарлимерса? Я так и не поняла толком...

— Распекал? Да его спечь мало.

— А что он натворил? Ты же знаешь, я совсем не разбираюсь в этих ужасных роботах, с которыми вы возитесь...

— А, тебе неинтересно, — махнул рукой Вильнертон.

Он оберегал молодую жену от всяческих треволнений, связанных с деятельностью компании, а заодно и от тайн, которые могла выболтать легкомысленная женщина.

Два года тому назад профессор Джон Чарлимерс предложил шефу Уэстерн-компани любопытную идею. Лауреат Нобелевской премии был принят благосклонно. Вильнертон не без приятного волнения .выслушал заманчивое предложение авторитетного ученого: в течение полутора-двух лет создать робота, способного воспринимать и проявлять эмоции.

Речь шла отнюдь не о том, чтобы механически воспроизводить улыбки, смех, слезы — подобные имитации представляли собой давно пройденный этап.