Литовские повести - Юозас Апутис

третий первым был урок Жирафы. Окна занавешены, и на белом экране мелькают холмистые окрестности Биётай… Словно огромный гриб появляется баублис… И столетняя старуха… ее тихий скрипучий голосок, как бы идущий из глубины веков — о крепостном праве, о горе и слезах людских. Мы молчим, забыв все на свете. Жирафа, как добрая колдунья, водит нас дорогами прошлого, и перед нашими глазами появляется фигура Дионизаса Пошки[1] — угловатая и мощная, как искореженный бурями дуб…

Учительница замолкла посреди фразы, и только теперь мы разглядели у двери Бенаса. Он зыркнул исподлобья на Жирафу, на класс и лениво потопал к своей парте. Сел. Затаив дыхание мы смотрели на учительницу. Она молчала, только ее руки беспокойно шарили по столу, будто искали чего-то… хотели что-то найти, но, так ничего и не найдя, бессильно повисли. Я подумал тогда: какие длинные у нее руки… Очень уж длинные, наверно, оттого, что она таскает эту свою тяжелую сумку с нашими тетрадями, молоком и булками.

На перемене во дворе я схватил Бенаса за рукав.

— Чего тебе?

— Послушай, Бенас, почему ты так?..

Бенас огляделся и глупо ухмыльнулся.

— А чего?

— Не приходишь… Опоздал… Не учишься… Жирафу… — лепетал я, словно жевал горячую картофелину.

— Подлиза… Смотри, сейчас сопля на красный галстук капнет!

Бенас, сунув руки в карманы штанов, навис надо мной, но я в этот миг так двинул его кулаком в подбородок, что он сделал шаг назад и грохнулся наземь. Я насмерть перепугался. Боже мой, подумал, я же убил Бенаса!.. В лучшем случае — челюсть ему вывихнул. Но Бенас уже вскочил и уставился на меня, словно все еще не веря, что я поднял на него руку. Грозно двинулся на меня, я попятился, но тут подскочила дежурная училка, истошно завопила, вцепилась мне в плечо:

— Хулиган!.. Марш к директору!

Потащила, поставила у стены. И меня, и Бенаса.

— За что вы его ударили? — спросила меня директриса. Она всегда обращается к ученикам на «вы».

Что я мог ответить?

— За что он вас ударил? — спросила директриса у Бенаса.

Бенас пожал плечами, украдкой покосился на меня.

— Да не знаю… Я-то — ничего.

В кабинет вошла Жирафа. Дежурная училка, видно, уже успела доложить.

Директриса поднялась из-за стола и гневно взглянула на Жирафу.

— Полюбуйтесь, уважаемая. Вот он!.. Ваш любимчик.

Жирафа поглядела на меня и только головой покачала.

Директриса разводила руками, стучала костяшками пальцев по столу, наконец села и сказала:

— Извинитесь.

Это она говорила мне.

Я молчал.

— Извинись перед товарищем, — попросила и Жирафа.

В эту минуту я мог сделать все, с чем угодно согласиться. Но извиниться перед Бенасом?! Директриса бацнула ладонью по столу.

— Мы будем вынуждены обсудить на педсовете ваш балл по поведению, — сказала она (про меня-то!).

Я стиснул зубы, опустил голову. Бенас стоял рядом и молчал, но мне казалось, что он потешается надо мной: «Бегал, высунув язык, старался… Хотел быть паинькой, живым примером… Лопух ты, лопух». И, пожалуй, хуже всего было, что я ни чуточки не злился на него.

На третьем этаже сидит на подоконнике парень и наигрывает на аккордеоне. Рядом стоят, обнявшись, две девушки и поют чего-то про ромашку. Выводят тоненькими голосами, стараются перекричать друг дружку — уверены, наверно, что «получается почти как по радио».

У другого окна бреется молоденький паренек.

Правее, на втором этаже, трое пьют водку. Длинноволосый тип в рубашке с оторванным рукавом бухает кулаком по столу и кричит: «Убью!.. Зарежу гада!» Дружки увещевают его и уговаривают сходить… в уборную.

Окна открыты, в створках отражается заходящее солнце.

За каждым окном своя жизнь.

Вот девушка задрала на голову платье и никак не может снять. Вот парень обнял толстушку и медленно, но верно продвигается к койке…

Зачем я на это смотрю? Нехорошо пялиться на чужие окна, это признак дурного воспитания. Но есть же у меня право смотреть из своего окна; а если перед глазами не то, что надо, я тут ни при чем!..

«Лопух ты, Арунас».

Лопух…

Хожу по комнате из угла в угол. Комната — не улица, в этой конуре не разгуляешься. Снова застываю у окна.

Девушка перед маленьким зеркальцем расчесывает длинные волосы…

Лопух!

Растягиваюсь на диване, укладываю под голову жесткий учебник истории и смотрю в потолок.

«Лопух ты, Арунас».

За этот тычок Бенас не обиделся. Поначалу я думал — прикидывается, ждал, что исподтишка смажет по физиономии. Хуже всего такое ожидание. Но Бенас первым подходил ко мне, заговаривал, просил дать алгебру списать. Как будто ничего не случилось. В остальном Бенас не изменился — то сидит в классе, а то его нет, то выучил кое-как, а то и не заглянул в учебник. В первом триместре пять двоек, во втором — четыре. И на классных собраниях, и на сборах нашего отряда я про него не говорю ни слова. Человек он конченый, думаю, пускай живет, как знает. Но почему учитель ставит троечку, если вытянет из него хоть словечко? И за диктант выводят тройку, хоть на страничке девять ошибок.

Однажды (дело было уже весной) Бенас догнал меня. Идем себе рядышком, как закадычные приятели. Он меня выше, плечи широченные, взрослый парень.

— К речке пошли, что ли… — вяло предложил он.

Я испугался, но кивнул.

В Нерис еще не спала вода, и река казалась непривычно широкой. Летом пара пустяков ее переплыть, но если б пришлось сейчас… Бенас взял камень, подкинул на ладони и швырнул в воду. Потом вынул из кармана потертый конверт и протянул мне.

— Хочешь?

Я оцепенел.

— Почтовые марки. Ты же собираешь.

— А ты?

— Бросил это дело. Раздал, что было. Это последние.

Это были старые марки Англии и Германии, довольно редкие.

— А что я тебе?..

Бенас презрительно отмахнулся:

— Ты что, маленький?

У меня, наверное, был глупый вид, когда я прикидывал: брать или не брать. А потом стал и вовсе круглым идиотом, когда, сунув конверт с марками в карман, вызвался:

— Я помогу тебе уроки готовить, хорошо?

Бенас посмотрел на меня и как захохочет. Аж за бока схватился от смеха.

— И когда ты уму-разуму наберешься? — Бенас смеялся от души, до слез. — Сдалась мне твоя помощь…

Потом успокоился, снова запустил в реку камешек и сказал:

— Если хочешь знать, в седьмом классе на третий год я не останусь. Это уж как пить дать. Есть похуже меня ученики. Не так-то просто оставить человека на второй год. Вот увидишь, вытянут — и без твоей тимуровской помощи. А если еще хочешь знать, мне даже нравится, когда учителя на брюхе ползают: «Бенас… Ну,