Литовские повести - Юозас Апутис

дело, все они одинаковые. А она… Представляешь, старик, — хрясть меня в рыло, я и облизнуться не успел! И ходу.

— Заливаешь…

Не верится, чтоб Бенаса, парня с железной хваткой, могла ударить такая щуплая девчоночка…

— Конечно, я бы ее догнал! Да знаешь, все так вдруг… И я… Ну не знаю… черт знает!..

— Да уж, обхохочешься…

Я представил себе, как Бенас дергает пунцовой щекой и облизывается, будто кот.

— Обхохочешься, да? — Бенас зло смотрит на меня. — Нет, она так дешево не отделается!

— Опять к ней полезешь?

— Там видно будет. Ни одна девка еще меня… А она, эта Броне… для меня не так просто… Не могу я на нее начхать… Может, в кафешку зайдем? Пива пропустим, — Бенас останавливается, берет меня за локоть.

— Домой надо.

— Кто ждет?

— Никто.

— Не хочешь — как хочешь. Я-то зайду. Дай пять.

Он подмигивает мне и встряхивает головой, словно говоря: «А все-таки будет по-моему».

— Если ты ей не нравишься, Бенас, и она тебя отставила, то стоит ли…

Присвистнув и прищелкнув пальцами, Бенас говорит:

— Ариведерчи, старик!

Легко взбегает по ступенькам, швыряет сигарету и исчезает в открытой двери кафе.

У дома я опять вспоминаю про «Арберон».

ВТОРНИК

Не знаю, как другие, но я иногда пускаюсь в воспоминания и долгие раздумья. Сам понимаю, в моем возрасте это ненормально, но надеюсь, еще не пришел час, когда пора обращаться к психиатру. Вот и сейчас мог бы сидеть на футболе («Жальгирис» играет с «Торпедо», наши опять продуют, подумать противно) или хоть убивать время с ребятами, а сижу будто пенсионер, погрузившись в былое.

Передо мной раскрыта «История». Заданы четыре странички. США… экономический кризис, политика правительства Рузвельта и прочая тягомотина… Как-то Наглис спросил у исторички: «А есть такая… история древней Литвы?» — «В седьмом классе проходили». — «Да вроде не помню». — «У нас было несколько уроков по истории Литвы», — «И все?» Училка аж побагровела и набросилась на него: «В чем дело? Как это надо понимать? Мы учимся по программе, утвержденной Министерством просвещения, и я попросила бы без провокационных вопросов!..»

Интересно, в каком году основан Вильнюс?

И задачку по тригонометрии не решил…

По физике тоже…

Сижу дурак дураком и пялюсь на окна общежития. Лень стало учиться? Не знаю, как это назвать, просто чувствую, что с каждым годом все трудней взять в руки учебник. «Что вы себе думаете?» — так и слышу я голос Жирафы, то есть нашей классной руководительницы. Конечно, с литературой-то у нас все в порядке — объясняет Жирафа так, что гляди, как бы муха тебе в рот не залетела. Зато на истории или физике видим сладкие сны. «Двойки, тройки… Не дотянете до аттестата, и прощай вуз», — говорит Жирафа.

«Тоже мне напугала», — шепчет кто-то.

Кто-то зевает.

А ведь было время, когда я чесал на одних пятерках. Не один я — много таких. Ангелочками были, образцовыми пионерами. Значок — три язычка пламени, галстук, стихи и клятвы. Я — председатель совета отряда. Прочувственно ругаю тех, кто не слушается учителей, хватает двойки. Каждый раз склоняю Бенаса. Ах, этот ужасный Бенас! Второгодник. Тяжелое наследие. Навязали нам на шею! Классная руководительница говорит: у вас дружный коллектив, вы должны на него повлиять. Есть, повлияем! Наваливаемся на него сообща: «Как ты можешь!.. Как ты не понимаешь!.. Как тебе не стыдно!..» Бенас слушает и молчит. И знай хлопает своими телячьими глазами. Я замолкаю — вроде все. «Пускай дает обещание», — шепчет мне Жирафа. «Пообещай с этого дня учиться только на «хорошо» и «отлично». «Хотя бы без двоек», — поправляет меня Жирафа. «Обещаю». — «Обещай слушаться учителей». — «Обещаю». Бенас обещает с легкостью, ему даже нравится обещать.

А наутро Бенас не пришел в школу. Когда он явился, Жирафа на уроке спросила у него:

— Почему вчера тебя не было?

Бенас сидел, что-то выводил пальцем на парте.

— Может, соизволишь встать, Бенас?

Бенас вставал медленно, как медведь из берлоги.

— Почему пропустил уроки?

— А просто так, — протянул он.

— Мать знает?

— Нет.

— Придется ей сообщить. На перемене позвоню на работу.

— Валяйте, — согласился Бенас. Он криво улыбался, как бы говоря: «И надоели же вы мне!» Наверное, классная поняла это, потому что жилы на ее длинной шее натянулись, как струны контрабаса — тронь пальцем, и загудят.

— Думаешь, ей будет приятно, если я поговорю с ее начальником? И напишу письмо в исполком.

— Пожалуйста, — вежливо согласился Бенас.

Тогда во мне процветал гнусный буржуазный пережиток — стремление во всем быть первым. Никакой тебе скромности. На седьмом небе себя чувствовал, когда учителя хвалили, а Жирафа читала классу мое сочинение — самое лучшее. Виду не подавал, а все равно таял, как «эскимо» во рту. Не бойся я насмешек, каждый день таскал бы до ее дома тяжелую Жирафину сумку. Чтоб только она похвалила, чтоб сказала на прощание «спасибо». Да уж, какими болезнями не переболеешь в детстве… Помнится, как-то задержался в школе — мы убирали литературный кабинет. Оделся и торчу в вестибюле. Будто держат меня за хлястик пальто. Появилась Жирафа, и я тут же присоседился к ней — нам было по дороге.

— Ты бы хотел стать учителем, Арунас? — спросила она.

— Я буду учителем! — отчеканил я, как на линейке.

Она пристально взглянула на меня. Почувствовала, что кривлю душой?.. Я тоже красный стал, как вареный рак.

— Учителю нелегко. Очень нелегко, Арунас.

Она взяла другой рукой свою сумку. Большая сумка, в ней видны наши тетради, две бутылки молока и батон за двенадцать копеек.

— С Бенасом так трудно… С ног собьешься, пока найдешь мать. А ей-то наплевать, что сын не учится. Мол, лучше пусть дома сидит. И на работу к ней ходила… Говорят, обсуждали мы ее, что еще можем сделать. И в исполком писала, в комиссию по делам несовершеннолетних. Отвечают: был бы он злостным хулиганом, тогда дело другое…

Жирафа говорила негромко, приглушенным голосом, и я пожалел ее. Такая несчастная, такая затурканная… Я не знал, что ей сказать, а она все рассказывала — сколько раз и куда ходила, сколько раз и куда писала. И не только по поводу Бенаса. Бенас просто самый отъявленный. Если б не он, может, и другие бы исправились… Потом она попрощалась, свернула в узкий переулок. Я проводил ее взглядом — долговязую, в черном пальто (в другом ее никто не видел), в стоптанных туфлях (от этой вечной беготни), едва волочащую ноги (от усталости, что ли?).

Я не преувеличиваю — в эту минуту я клялся ей помогать.

Примерно через неделю Бенас пропал из школы на целых два дня. А на