Литовские повести - Юозас Апутис

она не смотрит. Правда, она скоро приходит в себя и бросается в атаку:

— Может быть, эти вопросы потеряли актуальность, товарищи?

Оторопев, все пялятся на Юрате. Впервые мы видим ее такой воинственной.

— Может быть, хоть один из этих вопросов политически неверен, товарищи?

Ко мне возвращается сложенный листок, и я быстро вписываю там, где поставил «5». «Не разрешай нападать на себя, и сам переходи в наступление, руководствуясь одной мыслью: ты выполняешь указания вышестоящих и непогрешимых». И начинаю читать испещренные разными почерками странички.

«О чем я думаю? А ни о чем. Абсолютно ни о чем. Славно не думать ни о чем…

Голова»

«Бабушка как-то рассказывала, что Христос вошел в храм и нашел там торгашей, ну, по-нашему, барахолку. Взял палку и разогнал всех. Вот бы мне сейчас палку!

Христос Второй»

«Кишки скрутило. Не знаю, хватит ли сил дождаться конца собрания.

Мученик»

«Хорошо, что есть кому прижать учителей, чтоб они не ставили двоек, а если уж поставили, то чтоб не поленились исправить.

Отстающий»

«Почему мы вечно придуриваемся и смеемся над всем и вся? Над учителями, над приятелями, над Юрате… Не пора ли приглядеться к себе?

Задумавшийся»

«Вспоминаю, как мы вступали в комсомол. Целым классом заполнили анкеты, вызубрили по фразе-другой из Устава. Нас поздравляли, перед нами выступали, призывали другие классы последовать нашему примеру, учиться у нас коллективной сознательности. Октябрята сунули каждому из нас по цветочку и глядели на нас, как на героев. А возвращаясь домой, мы забрались в темную подворотню и выдули три бутылки вина — «обмыли это дело», а потом подрались. Классная руководительница замяла наш подвиг, дальше класса не пошло.

Не очень-то весело, как подумаешь.

Один из нас»

Наглис писал, наверно. Его почерк; ну, конечно, он. Между прочим, он неохотно присоединился к нашей газетке. «Зачем эти глупости, мужики? Детская забава». Забава-то, оно, конечно, забава, но интересная. Писать все, что думаешь, говорить всю правду до конца. И смеяться, хохотать во всю глотку. «А какой в том смысл?» — спросил Наглис. Он всюду ищет смысл. «Чтоб очистить душу», — ответил я. Наглис подумал и согласился: «И правда, иногда скапливается много всякой гадости».

— Товарищи! Второй вопрос повестки дня — текущие дела. — Юрате читает вопрос по записке. Она уже устала и начинает спешить. — В последние дни, товарищи, на страницах классного журнала появилось немало неудовлетворительных отметок. Хотя сейчас лишь начало учебного года…

Боже мой, с ума можно сойти, когда девчонка из твоего же класса, которая на письменной по алгебре с мольбой поглядывает на мальчишек, чтобы те прислали шпаргалку, садится к ним же на шею и воспитывает так, что сама директриса позавидовала бы. Вот где был зарыт талант общественницы!

Все, стиснув зубы, слушают, а я открываю последнюю страничку газетки. Вот это да, ребятки, о-го-го!

Факт, это наша математичка Теорема и химичка Колба.

«На высокой крутой трибуне вспыхнул комсомольский огонек…»

Юрате, точно она! Ой, гори, огонек…

— Вопросы будут, товарищи?

— Все ясно.

— Закругляйся.

— Повестка дня исчерпана, товарищи, так что собрание комсомольской организации считаю закрытым.

— Минутку, товарищи! — Рута, читавшая у меня из-за плеча «Арберон», хлопает в ладоши. — Забыли отправить благодарственное послание нашей химичке!..

— В газетку!

— Пиши, Арунас.

Рута диктует, я пишу:

«Ваша болезнь спасла нас не только от тяжкого часа после уроков, но и от все новых и новых двоек. Хворайте себе на здоровье и на счастье нам!

Химики 10-го «а».

До звонка еще пятнадцать минут. Все столпились у моей парты, выхватывают из рук газетку. Читают. Ржут, как лошади. Юрате сидит за столом одна; усталая, но довольная — провела-таки собрание!

На улице ждал Бенас.

— Привет, старик.

— Привет.

Бенас идет грузным шагом. Рыжая кожаная куртка нараспашку, кончики пальцев засунуты в карманы обтягивающих штанов. Футболит пачку из-под сигарет. Ботиночки черные, в белых квадратиках. Смотришь, и зависть берет. Мне отец в жизни таких не купит. Сколько я клянчил, пока разрешил чуть-чуть расклешить брюки. Да и то потом целую неделю бурчал. А увидел бы меня в таких штанах, как у Бенаса, — с красными лампасами, золотыми цепочками — живьем бы слопал. Папаша у меня отсталый, все мерит своей допотопной меркой.

— Не на работе?

— Сегодня в ночную.

Бенас вынимает сигареты, угощает. Я не беру. Курю я редко — никакого в этом не нахожу удовольствия.

— В школе что? — наконец спрашивает Бенас.

— Все то же. Комсомольское собрание.

— Накачали?

— Есть новый «Арберон».

— Покажи. Это — по мне, старик.

Достаю учебники, тетради. Нету. Куда же он мог деться? Снова роюсь в сумке. Нет и все. Как сейчас помню, на перемене положил в сумку. Потом была физкультура, а после нее — домой…

— Наверно, взял кто. Может, Наглис. Ну, конечно, он, — говорю я, и сам не верю. Не бывает, чтоб без спросу рылись в сумке. Где же все-таки «Арберон»?..

— В другой раз покажешь. Найдется, — успокаивает меня Бенас и спрашивает: — Может, освежимся?

— Да не стоит.

— Полезно для здоровья.

Бенас уже стоит в очереди за арбузами. Позванивает копейками на ладони. Ему-то что… Работает, два раза в месяц получка. Денег — куры не клюют. А должен был сидеть со мной в одном классе, хоть он и на два года старше. Были бы на равных, а теперь — вольная птица, самостоятельный человек; никто ему не скажет: «Я тебя кормлю, а ты…» или «Ты — ученик и обязан…»

Бенас вручает мне увесистый ломоть арбуза. Стоим у магазина, вгрызаясь в сочную мякоть, и смотрим на витрину. Стиральная машина «Тула», финские лыжи, мотоцикл…

— Хорош.

— «ИЖ»? Ничего не скажешь.

Бенас чавкает, выплевывает семечки. С пальцев капает сок.

— Хорошо бы деньгу зашибить. Приобрел бы.

— Тебе что…

— Не так-то просто…

Бенас сердито отворачивается от витрины и с силой переламывает корку.

— Знаешь, старик, все! — вдруг говорит он. Голос у него какой-то необычный, вроде с надрывом.

— Что все?

— Кончено!

— Не понял.

Вытерев мокрые руки о штаны, Бенас приглаживает гривку, прикрывающую прыщавый лоб.

— Когда вчера мы встретились с Броне и ты ушел, а я с ней пошел… — Бенас хотел рассказать все по порядку, но, замахнувшись на слишком длинную фразу, запутался и теперь с досадой машет рукой: — Короче, прошвырнулись маленько. Я ее под ручку и к речке… Темнота, тишина, вот я и попробовал ее… Большое