История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Специально созданная организация «Волгострой» пять лет вела строительство гидроузла возле Рыбинска. На местах возведения двух плотин предстояло произвести огромное количество земляных и бетонных работ, подготовить ложе для будущего водохранилища[538]. Руководил строительством, как уже сообщалось, Яков Рапопорт. Гидростроительной техники, да и вообще необходимой техники всех профилей не было: в основном лишь «лопата — милая подруга, и тачка — верная жена», как пелось в одной старой песне дореволюционных каторжников. Так что первый на Волге гидроузел строили почти голыми руками, работа была тяжкая, изнурительная, многие ее не выдерживали, смертность была очень высокой.
С 1937-го по 1940 годы на всей территории Молого-Шекснинской поймы вырубался крупный лес, обезвреживались могильники и кладбища, шла активная подготовка населения, жившего в пойме, к переселению на новые места жительства.
Основное большинство жителей междуречья было переселено в период с 1938-го по 1939. Всего за два года. Некоторые крестьянские хозяйства начали переселяться ещё в 1937-ом, а иные прожили на старом месте и до 1940 года. В этом году всем, кто ещё оставался в пойме, уже не разрешили по весне пахать землю и сеять хлеб. В начале лета моего отца Ивана Зайцева заставили разобрать на своем Ножевском хуторе всё: избу, скотный двор, сенной сарай, хлебный амбар. Пришло время навсегда покинуть обжитое место. Для нас это было почти равносильно смерти.
Я был тогда далеко: в 1939 году попал по возрасту под новый правительственный Указ, омолаживающий Красную армию. Осенью меня увезли на Дальний Восток. Как переезжала наша семья на новое место, я узнал из писем родных.
Отец с болью ломал постройки. Потом валил их брёвна в Мологу, стягивая в большой плот. Плот получился не очень крепким, хорошее свидетельство того, в каком состоянии был отец, мастеровитый работник.
Ясно представлю, как это было. Вот отец оттолкнулся шестом от берега, и плот медленно поплыл вниз по течению Мологи. Вот мать запричитала, утирая фартуком горючие слёзы. Бесполезное занятие — слёзы катились по щекам беспрестанно, а сквозь них мать глядела на опустошённый берег Мологи, где ещё недавно красовалась их изба, где так уютно стоял их хутор, а в нём сплочённо жили мы все, обласканные песнями соловьёв по весне, шумящей листвой вековых дубов летом…
На плоту вместе с родителями было шестеро моих сестёр, одна другой меньше. Тут же — лошадь, корова, овцы. Так все они, горемычные, плыли сначала по Мологе, потом по Волге.
Не доплыв нескольких вёрст до Рыбинска, плот в одну из ночей потерпел аварию. В ту ночь вверх по Волге буксирный пароход тянул караван барж. Как уж одна из барж задела за угол родительского плота, то неведомо. Сплотка и обухтовка плота были не ахти какие крепкие — всё самоделка, и от удара баржи о плот с него полетели в воду сложенные грудой косяки окон избы, треснули стёкла в рамах, покатилась в Волгу посуда, утварь. В дощаном шалаше на плоту проснулись девочки, мать. Она выскочила из шалаша и спросонья не могла разобрать, что приключилось: только и услышала, что шум парохода и ругань капитана, который через переговорную трубу орал на отца — зачем тот растелешился со своим плотом на середине реки в самом фарватере.
Сразу стало ясно, что авария серьёзная, надо было причаливать к берегу. Несколько основных брёвен плота от толчка размулило. Предстояло их выловить из реки и вновь приплотить к основному плавучему сооружению. Отец сбросил на воду лодку. Кое-как, с грехом и матом пополам, брёвна те выловил. Подчалил своё добро вместе с женой, детьми и живностью к берегу и потом два дня ремонтировал плот. Был тут всем им и стол, и дом. На плоту кормили скотину, варили щи и кашу для себя. Только на восьмой день отец причалил свой плот к левому берегу Волги возле Норского под Ярославлем.
Много поголосили междуреченские бабы при переселении из родных мест; редкий мужик украдкой не вытер набежавшую слезу. Мужикам досталось понадорвать свои животы, сначала разваливая крепкие строения своих жилищ, все хозяйственные постройки на старых обжитых местах, а потом собирая их сызнова на новых местах. Шутка ли сказать: сломать крестьянину строение на одном месте, а потом поставить его на другом! Это ведь не шалаш снести, не палатку свернуть да перетащить с одного места на другое: свернул всю палаточную муру, засунул в рюкзак — да и тащи налегке, шагай, покуривая. Во время переселения лбы молого-шекснинских мужиков не просыхали от пота, а к старым мозолям на их руках, заработанных на пойменской земле, прибавлялись новые и новые, превращая мужицкие ладони в одну шершавую корку. Рубахи от солёного пота прикипали к спинам. Работали они, не знали времени и отдыха, валились с ног, а руками всё работали. И про сон-то люди забывали. Транспортной техникой переселенцы не располагали, никто им её не выделял. Тяжеленные брёвна приходилось возить лошадьми. А переваливать их на телеги с мужицкой спины. Поистине, каторжный ручной труд. Одно утешение, что своё добро спасаешь, за свою жизнь борешься. Не вывезешь — как жить-то на новом месте?
Много хлебнуть досталось и женщинам. Пойменские хлопотуньи бабы во время переселения кружились, как обалделые. Надо было домашний скарб укладывать, детей в дорогу собрать, о скотине позаботиться, корма ей запасти, провианта для семьи заготовить, кухню походную на плоту устроить так, чтобы было удобнее накормить своих мужей и детей. Да что говорить, всем досталось. Пока люди переселялись из поймы, то и спать-то не знали когда и где. Свои холстинные постельники и подушки, набитые соломой, тряпичные одеяла-дерюги переселенцы как ни старались в дороге прикрывать досками, чтобы не намокли, а всё равно уберечь не могли — от дождя на реке ничего не убережёшь. Спали на промокшем.
Оглядываясь на происшедшее, как назвать это великое переселение? Насилие? Конечно. Разве легко покинуть насиженные, намоленные родные места? Но люди понимали, что иного им не дано, покорно повиновались обстоятельствам. Каждая крестьянская семья могла переселиться из поймы куда угодно,
