История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие парни и девки из деревни, в которой шло сборище, в середине святочной ночи шли домой переодеться в затейливые костюмы и маски. Потом возвращались в избу, на сборище, уже ряжеными: кто подделывался под цыган, кто под кучера в тулупе, подпоясанном красным кушаком, кто под деда Мороза и Снегурочку. Костюмы придумывали самые неожиданные. Вваливалась такая пёстрая толпа в избу с шутками, прибаутками, шумно, весело. На сборище всё сразу оживлялось, атмосфера менялась. Взрывы смеха наполняли избу доверху.
Сборища начинались с вечера и продолжались почти до самого утра. В доме, где они проходили, середина пола уплясывалась до черноты.
Среди молого-шекснинской молодёжи был заведен такой обычай: приглашать к себе дневать гостей из дальних деревень. Парни приглашали парней, а девки — девок. Прогулявши всю ночь, надобно же было перед дальней дорогой отдохнуть. Вот хозяева сборища и приглашали гостей «дневать», то есть поспать днём после сборища у них в хате. Такое гостеприимство было естественным и никому не приносило тягостей. Ведь придёт время, и тот парень, что сегодня пришел издалека, позовёт и к себе на беседу. И уже нынешний хозяин станет его гостем, и ему предложит у себя отдых нынешний гость.
Добродетель в человеческих взаимоотношениях была неписаным законом среди молого-шекснинской молодёжи и всех жителей поймы. Эгоизм, заносчивость, отчуждённость исстари считались в наших местах большим злом, недостойным человека.
Правда, случались и драки между тамошними парнями. Но не из-за того, чтобы выказать дурашливую удаль, а по большей части из-за пылкой ревности молодых сердец — из-за девок, когда подзахмелевший парень не мог справиться со своей ревностью к сопернику. На беседах или на сборищах дрались крайне редко. Смелые пойменские девки вмешивались в драки, разнимали дерущихся и усмиряли парней.
Никогда не бывало такого, чтобы на беседу или сборище кто-то из парней пришел пьяным. Да и будничное пьянство среди пойменских мужиков и парней было вовсе исключено, считалось постыдным. И вовсе не из-за того, что пойменским мужикам было нечего выпить. Я сам помню, что, например, в тридцатые годы, перед войной, в сельпо водкой торговали в достатке, купить её было пара пустяков. Да пойменские мужики и не имели надобности покупать: гнали хлебный самогон, очищали его берёзовым углем и хранили в стеклянных четвертях, в больших купоросных бутылях. В голбцах для праздников у всех имелось спиртное. Так что любой парень, собираясь на гуляния, мог для смелости, для храбрости выпить. Да только почему-то алкогольного аппетита в те времена ни у кого из молодёжи не было. Взрослые парни, если и выпивали, так только в праздники. На молодежные гуляния парни всегда шли с трезвой головой. Веселье они находили не в тупой хмельной одури, злой пьяной шутке, разудалых дебошах и скандалах, не в браваде, какая присуща подвыпившему задире, а в задорном танце, хорошей песне, весёлой игре. Теперь только приходится удивляться да разводить руками, глядя, как какой-нибудь соплястый юнец является на танцы в городской парк или клуб пьяным, начинает там кривляться, задирается ко всем, вносит сумятицу алкогольной пошлятины в нормальное гуляние молодёжи. И странно, некоторым современным девицам это не внушает отвращения, они идут танцевать с пьяным парнем, им даже нравится такой ухарь. А у нас на Мологе, приди парень на гулянье под хмельком, так ни одна девка не допустила бы его к себе даже для разговора, не то чтобы принять его приглашение на танец или пойти с ним погулять. Если парень напился бы в будничные дни, то стал бы надолго всеобщим посмешищем, ему бы тут же дали нелестное прозвище. Такой поступок был из ряда вон выходящим, диким, он был грубым отклонением от общепринятых норм повседневной жизни.
Кстати, о прозвищах. Среди жителей поймы они были широко распространены. Были они очень меткими, верно отражали черты характера человека, привычки, образ жизни, добрые или злые дела. С прозвищем, полученным в молодые годы, многие пойменцы проживали всю жизнь — так оно к ним «приставало». Даже и умрёт человек, так его поминают по прозвищу, каким бы оно при жизни его ни было — озорным или хорошим.
Прозвища служили своеобразной мерой воспитания: молодые боялись получить дурное прозвище, прослыть человеком с изъяном. Прозвища удерживали молодёжь от неблаговидных поступков. Взять то же пьянство. Выпьешь разок, а прозвище получишь на всю жизнь, кому захочется?
Мологские крестьяне были безграмотны, но мудры. Умели зорко следить за своими отпрысками; недозволенные, неблаговидные проявления умели приметить сразу. Пьянство никак не уживалось с образом жизни пойменцев, считалось большим злом и позором. Но в то же время не были молого-шекснинцы и аскетами. И водку пили, и самогон, и пиво. Но было у них на это своё время, свои обряды, ритуалы, традиции.
Весело в междуречье проводились свадьбы. Обычно зимой, в Святки, в разгар молодёжных бесед и сборищ, начинались и помолвки молодых пар, затем — сватания, ну а дальше — и за свадебку. К свадьбам готовились заранее. Гулялись свадьбы по многу дней кряду.
Конечно, как водится, к свадьбам готовили много съестного, пекли, варили, жарили-парили, запасали выпивку. Гостей на свадьбах было много. Приходили они с подарками для молодых. Каждый гулял и веселился на свадьбах вдосталь и как хотел.
Гости приезжали на разукрашенных ручными поделками санках-повозках, на санях-креслах с плетёнными из прутьев постельниками, в повозках с облучками, и всё это теснилось возле свадебной избы.
Жених с невестой, всегда сидевшие в переднем углу избы под образами святых божьих угодников, повинуясь обычаю, вставали и, повернувшись друг к другу лицом, застенчиво целовались три раза крест-накрест, чтобы «подсластить» водку и самогон, налитые в самую разную посудину: кому — в рюмку, кому — в стаканы, а кому и в глиняные кружки.
Выпив «подслащённое» молодыми зелье да вдобавок опорожнив еще и кружечку хмельного самодельного пива, от которого слипались губы, довольный сват сопел носом, чмокал от удовольствия губами и тянулся к тарелке с жареной бараниной — закусить посытнее. Затем, откушав, с хрипотцой в голосе запевал:
