Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

С волнением записывал он сообщения об уходе американцев с Дальнего Востока. Интервенты — помощники верховного правителя России — после его казни и, разгрома его армий спешили покинуть Сибирь. Только Япония не желала уходить, наоборот, она усилила численность своих войск, помогая белым генералам и атаманам: под Читой японцы сражались плечо в плечо с атаманом Семеновым, весной двадцатого года захватили Владивосток. Члены Военного совета НРА Сергей Лазо, Алексей Луцкий, Всеволод Сибирцев были арестованы. Японцы передали их казачьему есаулу Валерьяну Бочкареву. По его приказу Лазо, Луцкого и Сибирцева живыми бросили в паровозную топку.

— Есаул Бочкарев, есаул Бочкарев!.. — повторял Андрей фамилию неизвестного уссурийского казака.— Не хотел бы я встретиться с тобой на лесной тропе...

С пачкой радиограмм он отправился к Щербинину, тот проводил заседание Совета. Что делать, если в Охотск придут японцы? Этот вопрос вызывал разногласия среди партизан.

Алексей Южаков настаивал на обороне города — ему казалось постыдным уйти в тайгу без боя.

Щербинин требовал уклоняться от столкновения с японцами и напоминал, что в Булгине сидит Елагин и ждет японцев.

— Елагин ликвидирует нас с помощью интервентов. Уж лучше уйдем в тайгу и сохраним свои силы. Предлагаю, не теряя времени, послать нарочного в Якутск за помощью,— говорил Щербинин.

Андрей показал ему радиограммы.

— Только безумец может совершать такие злодеяния, но все равно отныне фамилия сжигателя живых людей войдет в анналы нашей революции. Обшаривай небо, Андрей, перехватывай все, что сумеешь. О появлении японцев нам необходимо знать как можно подробнее. Ты справляешься с работой?

— Где там! Иногда засыпаю за рацией...

— Рекомендую в помощники Василия Козина — я его радиол делу немножко учил.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Индирский предпочитал работать по ночам.

— Ночью легче допрашивать! Страху у арестованного больше, всякая ерунда ловушкой чудится, кожей начинает чувствовать опасность,— говорил он, выпуская изо рта красивые колечки табачного дыма.

Дуглас Блейд слушал, почтительно улыбаясь, роговые очкш плотно прикрывали его студеные глаза. Блейд умел слушать собеседника и, хотя Индирский все еще не ответил на его странное и очень рискованное предложение, был сосредоточенно внимателен.

* В ночном допросе есть страх и тайна, а поздний час обостряет ненависть,— согласился Блейд. — Так я жду ответа—

— То, что вы предложили, называется изменой. — Индирский выбил о край стола трубку. — Что мне мешает арестовать вас, не понимаю?

— Измена большевикам еще не измена Отечеству. Я произнес Отечество с большой буквы, ибо за ним вижу Россию, а мое предложение на пользу Русской империи,— сказал Блейд.

— Русская империя давно стала нашим воспоминанием. Так что же вам надо, мистер Блейд? — спросил Индирский.

— Господину Елагину и его людям надо быть в курсе всех дел в Охотске. О появлении японских военных кораблей, о планах Совета мы надеемся иметь самые свежие сведения. Ведь с приходом японцев елагинцы пустят в ход длинные ножи. В списке приговоренных к ножу вы второе лицо...

— Еще бы, воображаю! Но беда обостряет ум, ловкость побеждает судьбу, говорит пословица. — И Индирский сразу, как само собой разумеющееся, спросил: — Чем гарантирует безопасность моей жизни Елагин?

— Вы убрали с его дороги опасных конкурентов. Сейчас на Побережье остались две силы международной коммерции: Иван Елагин и Олаф Свенсон...

— Мне сохранят жизнь, если переметнусь на вашу сторону, но только жизнь — мало,— сказал Индирский небрежно, словно о постороннем и незначительном факте.

— Вы хотите золота?

— Смешной вопрос!

— У вас больше пуда артельного золота, того самого, что конфисковали у Донаурова. У отца Поликарпа есть семьсот песцовых шкурок. Замечательные шкурки, с голубоватым отливом, шерсть как пух.

— Откуда вы знаете о поповской пушнине?

— Поп сам показывал мне песцов. Если и есть у него что-то путное, то это дочь и пушнина. »

— Верно! Феона выше всех похвал, но около нее Донауров. Впрочем, его можно и под замок...

— А кто станет перехватывать радио?

— О радио не подумал. Ну что ж, для начала получайте! — Индирский подал американцу копии последних радиограмм. — Пусть господин Елагин готовится к приходу японцев, уж им-то он обрадуется. Скажите ему, что сегодня уйдет в Якутск с важным письмом наш посланец: Щербинин и Южаков просят отряд против Елагина. Думаю, посланца можно перехватить на переправе через Кухтуй.

— О'кей! Есть еще одна маленькая просьбица.

— Если по силам, пожалуйста...

— Один мой знакомец сидит в вашем подвале...

— Боренька Соловьев, царицын освободитель?

— Он самый. Очень милый, очень приятный человек. Устройте ему побег.

— С какой такой радости? И что мне за прок от побега царицына прихвостня, сукина сына, бриллиантового вора?

— После скажете большое спасибо за идею. — Блейд так вкрадчиво улыбался, что Индирский отвалился от стола, и глаза его засветились рысьей желтизной.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему.

— Человек часто не знает своей судьбы и кружится-кру-жится, пока найдет путь к самому себе. Но вы из тех, кто умеет брать за горло судьбу.

— Если спросят, зачем были у меня, то говорите, отбирают, мол, катер. Между прочим, ваш «Альбатрос» мне скоро понадобится.

— Ради бога! — Блейд распрощался и покинул кабинет.

Индирский в окно проследил за легкой, решительной походкой американца, пересекавшего площадь. Как это он сказал? «Измена большевикам еще не измена Отечеству»? Индирский распахнул окно, лег грудью на подоконник, вгляделся в ясную, с переливами ночь, в темную дышащую массу океанской воды. Позабытые видения вставали из ночных испарений, заставляя заново переживать их.

Перед Индирским возникла бревенчатая хижина, на пороге ее стояла молоденькая якутка, гибкая, ловкая, словно куница. Стояла на снежном ветру, переполненная тревожным ожиданием. Женщина ждет его, но он уже никогда не возвратится. В тот день якутка отдала ему все, что имела: лодку, ружье, сушеное мясо, меховые вещи отца. Он обещал вернуться за ней, но что такое обещание женщине в его глазах? Курицу