Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

— Дети мои,— сказал отец Поликарп. — Уходите в тайгу с партизанами.

— Я не оставлю тебя одного,— возразила Феона.

— Приказываю как отец...

— Не подчинюсь твоему приказу! — В голосе ее была такая твердость, что отец Поликарп понял: не послушается.

Сердце Феоны разрывалось между отцом и возлюбленным, она была уверена, что с приходом японцев в Охотске появятся и елагинцы. Так думал и Андрей: то, что его работу на радиостанции Елагин расценит как измену, он не сомневался.

Прошло несколько дней, японские корабли не появлялись, но партизаны не оставили наблюдения за морем. На дежурство ходил и Андрей. Он взбирался на мыс Марекан, разводил костер и коротал часы, обшаривая биноклем качающуюся морскую пустыню.

Окрестные сопки буйно цвели, бутоны шиповника походили на густые пятна крови, одуванчики казались солнечными лучами, свернувшимися в клубки. Под обрывами Марекана пенилась зеленая бездна, из нее часто поднимались тюлени, их любопытствующие морды нравились Андрею. Раньше он не отличал одного тюленя от другого. Феона научила его этому.

На прибрежных камнях грелся соломенного цвета лахтак, около него распласталась акиба — коричневая, с черными пятнами на спине, в воде мелькала серая ларга —милая и доверчивая, словно ребенок.

Из пучины вставали • солнечные снопы, и весь воздух был просвечен солнцем, и во всем была сила красоты.

«Истинная поэзия может быть грубой, но не жеманной, действенной, но не нравоучительной. Ненавижу монахов в русской поэзии: они не привьют людям ни гуманизма, ни любви. Сердце поэта должно вмещать как можно больше добра и любви»,— говорил себе Андрей.

О любви он не мог рассуждать общими, хотя и возвышенными словами: его любовь воплощалась в совершенно конкретный образ Феоны. Она накладывала свой отпечаток на мысли, являлась его представлением о счастье, казалась ему идеалом женского изящества. Хвалить перед ним Феону было можно, охаивать — безнадежно.

Наступил вечер с терпким запахом таежных трав, появился сквозной, тонкий, как паутина, туман, деревья плыли в нем, словно фантастические рыбы, все становилось нереальным, обманчивым, берег и море погружались в сон.

Андрей смотрел на длинные полосы гальки, но воображал их грудами старых корабельных парусов; в глазах двоилось галечная коса отодвигалась в туманные дали.

Зыбкая громада обрушилась на Андрея, студеные брызги ударили в небо. За первой волной грохнули вторая, третья, а с четвертой появился черный фрегат. Он вылетал из самого центра горизонта, волны передавали его друг другу, как эстафету времени и пространства; скрип снастей, тугое пощелкиванье парусины, мокрое гудение канатов как бы говорили — на Охотский рейд спешат корабли землепроходцев. Кочи, фрегаты, корветы слетаются на этот открытый всем ураганам рейд, чтобы еще раз подтвердить свое свидание с историей.

«Какие капитаны отдавали здесь якоря, какие тут шли разговоры! На этом пустынном рейде впервые были произнесены слова «Берингово море», «Командорские острова», «Алеутская гряда», «Аляска», «Форт Росс», «Калифорния»! Произнесенные

впервые здесь названия эти разлетались по всему миру и оседали на географических картах,— с гордостью за предков, с завистью к ним прошептал Андрей, склоняясь все ниже над кос-^. тром. — Мы окажемся недостойными потомками, если позволим чужеземцам стать на здешних берегах России...»

Волосы его коснулись дотлевающих углей, ожог молниеносно вырвал из забытья.

Андрей вскочил на ноги.

На горизонте стояли черные фонтаны корабельных дымов.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Японский крейсер дал орудийный залп, снаряды с омерзительным свистом промчались над городом. В полдень появился на рейде и отдал якорь русский пароход «Астрахань». От крейсера и парохода одновременно отвалили шлюпки, и на берег, нога в ногу, вступили японец и русский. Японец в военной форме был командиром крейсера.

На пристани собрались любопытные, японец и русский направились к ним. Оба низенькие, толстенькие, но один яркоглазый и смуглый, другой с толстым унылым носом. Они остановились перед толпой.

— Господа русские! — заговорил японец.— От имени моего императора и Приморского земского правительства приветствую вас! Ваше правительство направило в Охотск своего представителя, наделенного чрезвычайными полномочиями. Господин Алексей Сентяпов с этого часа — верховный начальник Охотского края, который является неотъемлемой частью Приморского земского государства...

Алексей Сентяпов поклонился, спросил с визгливой строгостью:

— Где же представители уездной власти?

— Попрятались в страхе перед вами,— ответил из толпы Дуглас Блейд.

— Странная манера встречать начальника,— повернулся Сентяпов к американцу.

— Я подданный иного государства, в русские дела не вмешиваюсь.

— И правильно поступаете! — сумрачно ответил Сентяпов и направился в город.

Между тем с «Астрахани» сходили на берег прибывшие с Сентяповым люди. В толпе искателей приключений были старатели, матросы, плотники, весь тот бездомный люд, что волнами перекатывался в те годы по стране.

В первый же день Алексей Сентяпов составил обращение к ушедшим в тайгу партизанам, призывая их вернуться под крыло законности и правопорядка, гарантируя неприкосновенность и безопасность. Он нанес визит вежливости Дугласу Блей-

ду, американец встретил его почтительно, как и подобает встречать нового хозяина богатого края.

— У меня к вам просьба,— сказал Сентяпов. — Одолжите катер, хочу посетить Булгино.

— Сочту за честь представить вам господина Елагина,— белозубо улыбнулся Блейд.

В Булгине гостей встретили сердечно. Елагин познакомил Сентяпова с Боренькой Соловьевым, со знаменитым старателем Матвейкой Пауком, с еще более знаменитой «Дунькой — Золотой пуп». Кличкой этой она гордилась, как вояка медалью.

Дунька угостила Сентяпова пирожейниками с печенью налимов, строганиной из лосося. После коньяка Сентяпов размяк. Обскурант по натуре, он тянулся к характерам зверским и смелым в достижении собственных целей и без колебаний отправился к океану, надеясь найти поприще для своей карьеры.

Сентяпов пил и слушал, приглядываясь к собеседникам.

— Всю зиму мы накапливали силы, чтобы вышвырнуть партизан из Охотска,— говорил Елагин,— но глупо просчитались. Уважали врагов больше, чем они заслуживали, а достаточно было появиться вам — и партизаны бежали в тайгу...

— Они бежали перед японцами,— скромно возразил Сентяпов. — Японцы пришли и уйдут, вы останетесь. Останетесь как полновластный правитель. Они рабы и не могут жиуь без власти.