Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что-то подсказало Баджи не упоминать про Телли, которая надоумила ее и сама же помогла раздобыть справку в консультации у знакомого врача.
— Почему же ты не посоветовалась со мной, прежде чем решиться на такой шаг? — спросил Саша.
В его тоне звучал упрек. Где тот чуткий, покладистый, добрый Саша, каким он проявил себя в прошлый раз, когда возник вопрос об отсрочке?
— А разве я не вольна предпринимать такие шаги сама? — с ноткой вызова спросила Баджи.
— Все же…
— Ты что — против?
— Это как-то неожиданно…
Баджи повела плечами:
— Пойми, что мать не может оставить такую крошку без присмотра!
— А разве нельзя доверить ее Кюбре-хале — она в ребенке души не чает. Охотно возится с ней и Натэлла Георгиевна. А вечерами почти всегда дома я сам. Каждый понемногу и присмотрит.
— Именно: каждый понемногу! А у семи нянек, как известно, дитя без глаза! Нет, Саша, я ребенка никому не доверю, никому! Вот разве что тете Марии.
— Вряд ли мама сможет — она на работе.
— Вместо того чтоб возиться с чужими детишками, могла бы позаботиться о своей внучке.
— Я не могу заставить мать уйти с работы. Да и не имею права лишать ее того, что так много значит для нее в жизни.
Баджи поджала губы. Муж против жены — за мать? Старая песня!
— Остается, стало быть, заботиться о ребенке мне самой! — упрямо сказала Баджи. — И, значит, я правильно поступила, устроив себе отпуск до весны!
— Устроив? — нахмурился Саша. — Что ты хочешь этим сказать?
— То, что слышишь!
Впервые Баджи говорила с Сашей в таком тоне. Она резко отвернулась, подошла к шкафу. Порывшись в нем, вытащила свою старую кофту и, усевшись за стол, молча принялась кроить платьице для Нинель.
Саша подошел к ней, ласково обнял за плечи:
— Не понимаю тебя…
— Был бы ты матерью — понял бы!
Баджи высвободилась из его объятий. Все в ее нахохлившейся фигуре говорило: вот уж не думала я, что ты окажешься таким равнодушным к своему ребенку!
И была у Баджи еще одна тайная обида: он, видно, не только пренебрегает ребенком, но и не стремится быть с ней самой. Быстро же стала она ненужной, лишней! И, может быть, даже есть у него какая-то другая, кто ему нужней, дороже?
— Мой первый муж держал меня под замком, второй гонит из дому на работу, а я, баба, слушайся и подчиняйся? Выходит, все но старинке?
— Баджи, опомнись, что ты говоришь!
— Я вольна говорить, что хочу!
— Баджи, перестань!
Он еще смеет на нее кричать?
— Не перестану!
Глаза Баджи сверкнули, вызывающе сузились. Как была она сейчас похожа на свою мать Сару в минуты гнева!
Вот она, первая тучка на доселе безоблачном небе, легкая, почти неприметная! Развеет ли ее добрый ветерок и она исчезнет бесследно, быстро, так же, как пришла? Или злой вихрь нагонит еще одну, и другую, и третью тучу и сгустит их, закрыв солнце тяжелой, мрачной пеленой, предвестницей грозы?
Баджи низко склонилась над шитьем. Пальцы ее дрожали, игла не слушалась.
Время от времени Баджи тайком, исподлобья поглядывала на Сашу. Он сидел, облокотившись на столик, и в свете лампы его русые волосы казались совсем светлыми — как в тот вечер, когда он впервые остался здесь до утра. И Баджи вспомнила их разговор о любви, о страдании, о Лейли и Меджнуне, о Ромео и Джульетте. Нёт, видно, еще не наступило оно, то чудесное время, когда никто и ничто не будет стоять стеной между двумя любящими людьми.
Гнев Баджи угасал. Но она вновь и вновь разжигала его, так как, пылая, он не оставлял в ее душе места раскаянию и стыду.
Такова жизнь
Тучка была легкая, мало заметная. Но от глаз соседей она не скрылась.
— Что это у тебя произошло с Сашей? — спросила Натэлла Георгиевна, искоса взглянув на Баджи.
Та прикинулась удивленной:
— У меня — с Сашей?
— Ты, Баджи, милая, сейчас не на сцене и «недоумение» передо мной не изображай — ни к чему! — сказала Натэлла Георгиевна строго.
Баджи переменила тон:
— Покойная мать моя говаривала: врать не хочу, а правду сказать не могу!
— За первое — что не хочешь врать — можно только похвалить, а на второе — что не можешь сказать мне правду — обидеться: видно, не доверяешь мне.
— Нет, нет, Натэлла Георгиевна, что вы!..
И пришлось Баджи довериться.
— Саша твой прав, — сказала Натэлла Георгиевна, выслушав. — Хватит тебе нянчиться с твоей девицей! Пора возвращаться в театр! Нужно иметь совесть!
Баджи вспыхнула:
— При чем тут совесть?
— А при том, что тебя три года обучали и народные деньги на тебя тратили, а ты, чем ты за это народу отплатила? Тем, скажешь, что с год проработала в театре, а затем, чуть что, в кусты!
— Ребенок — это не «чуть что»!
Костюмерша взглянула на фотографию дочки и печально произнесла:
— Мне ли этого не знать?
Баджи прикусила язык.
— Простите, Натэлла Георгиевна, я не то хотела сказать… — промолвила она смущенно. — Но… я работала честно, как могла, — вы сами знаете, сколько я потрудилась над Гюлюш.
— Не слишком ли дорого оцениваешь ты свой труд?
— Каждому кажется, что он оценивает свой труд правильно.
— То-то, что «кажется»! А настоящую цену ему дают другие, не забывай!
— Хотите сказать, что я не расплатилась?
— В таких делах, мой друг, не бойся переплатить — в накладе не останешься!..
Тучка была легкая, мало заметная.
Но ее увидел и брат, приехавший с промыслов навестить сестру и побратима, ставшего теперь вдобавок шуряком.
— Вы чего это с Сашкой не поделили? — спросил он Баджи, когда Саша вышел на галерею покурить.
— Требует, чтоб я бросила ребенка, вернулась в театр, на работу.
— Как это — «бросила»?
— Ну, отдала бы на руки няньки.
— Так это не значит «бросила»!
Тон, каким были произнесены эти слова, давал понять, что Юнус на стороне Саши.
Что ж, так случается уже не впервые! Брат, как видно, еще не знает того, о чем на днях по секрету сообщила ей Сато. Интересно, как заговорит он, когда Сато родит ребенка? Поторопится ли отдать его няньке и погнать свою супругу в библиотеку?.. А пока следует кое о чем напомнить брату:
— Помнишь, Юнус, ты когда-то ворчал: азербайджанка — актриса? Как-то непривычно!
— То время, когда я так говорил, прошло! А ты, вижу, готова и сейчас рассуждать так, как
