Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернув Бале свидетельство, он озабоченно спросил:
— А дальше что будешь делать, сынок?
Бала не замедлил ответом:
— Поступлю в вуз.
— Куда? — не понял Шамси.
— В высшую школу, в политехникум.
— А-а… Ты, надо думать, как и все у вас там на промыслах, пойдешь по нефтяной части? — спросил Шамси не без яда: чудной этот промысловый народ — видит свое счастье в том, чтоб копаться в нефтяной жиже!
Теперь Бала ответил не сразу:
— Нет, отец, не но нефтяной… — Словно боясь обидеть кого-то, он тут нее поправился: — Добывать нефть, конечно, — одно из важнейших и почетнейших дел в нашей республике… Но… если говорить откровенно, скажу, что нефтяное дело мне не совсем по душе. Хватает у нас людей, любящих это дело! А я, отец, хотел бы обучиться совсем другой науке.
Шамси насторожился: чего доброго, придумает юноша какое-нибудь никчемное занятие — теперь сыновья не очень-то слушаются разума своих отцов и не столько радуют родителей, сколько огорчают.
— Какой же это науке? — спросил Шамси.
— Хочу стать архитектором — строить дома, — ответил Бала.
И он стал говорить о том, какая это интересная наука — архитектура.
— Что ж, это дело хорошее, доходное, — признал Шамси. — Не хуже, пожалуй, чем докторское. — Вспомнив про свои телесные недуги, он с усмешкой добавил: — И к тому же не щупать чужим людям животы!
Видя, что отец одобряет его выбор, Бала оживился.
Он стал рассказывать о старинных интересных зданиях — мечетях, шахских дворцах.
Услышал Шамси и о древних башнях в окрестных селениях — в Мардакянах, в Раманах. И он удивлялся, как мало знал он об этих башнях, хотя не раз видел их своими глазами.
Рассказал Бала и о нухинском ханском дворце, построенном, как говорят, без единого гвоздя, а сплошь на деревянных скрепах, о его расписных потолках с позолотой, о мраморных водоемах, о затейливых переплетах подъемных окон «шебеке». И Шамси думал: богато, красиво жили ханы, не то что простой трудовой народ!
Но больше всего Бала рассказывал о зданиях, которых еще нет, но которые будут — о новых дворцах культуры, о жилых домах, каких вскоре понастроят в Баку видимо-невидимо.
Бала рассказывал, а Шамси слушал, радуясь, какой у него умный сын, и умиляясь. И, придя в хорошее расположение духа, он самодовольно заметил:
— Это у тебя, сынок, от меня — любовь к красоте!.. Ну и от матери, конечно… — великодушно добавил он, вспомня о коврах Ругя.
Но вдруг Шамси стало обидно за себя. Он полез в карман за выпиской из приказа, извлек ее из толстой пергаментной обертки, сунул Бале и чванливо промолвил:
— Ты не больно-то хвастай своей бумагой об окончании школы, домостроитель, — отец твой тоже кое-что стоит!
Прежде, бывало, уславливаясь с сыном о встрече, Шамси говорил:
— Приезжай, сынок, когда хочешь, я всегда дома… — Иной раз он с горечью добавлял: — Да и куда мне идти?
Но в этот день, прощаясь с Балой, Шамси деловито вынул из кармана памятку и, долго в ней разбираясь, озабоченно произнес:
— В среду и в субботу не приезжай — в магазине у нас большая приемка. Дел — вот столько! — Он провел рукой над головой, невольно подражая Ругя. Но тут же, словно найдя выход из затруднения, он бодро закончил:
— Приезжай-ка лучше, сынок, в воскресенье — в свободный день!
Не так уж много дел у эксперта-специалиста в магазине «Скупка ковров», чтоб не найти время повидаться с единственным сыном, но Шамси нравилось изображать из себя человека, занятого но горло. Он, действительно, чувствовал себя теперь очень деловым, занятым человеком. Ведь он — эксперт-специалист. И притом — штатный!
Тучка
Декретный отпуск давно окончился, шел к концу и дополнительный отпуск за свой счет.
— Наверно, уже соскучилась по работе, рада, что скоро вернешься в театр? — спросил Саша в один из этих дней.
Лицо Баджи выразило тревогу:
— Скажу тебе, Саша, что наша девочка еще очень нуждается в материнском уходе.
И Баджи принялась развивать мысль, с которой успела сжиться. Работа в театре заставит ее уходить по утрам на репетиции, по вечерам — на спектакли.
Придется ездить в гастрольные поездки по районам. Кто в ее отсутствие позаботится вовремя накормить ребенка? Кто бережно выкупает его? Кто уложит в постельку, споет колыбельную?
Привела Баджи и рассказы Телли о том, как много сейчас приходится работать в театре, — времени не остается для личной жизни. И еще о многом говорила Баджи, все в том же духе — как бывает обычно, когда человек хочет убедить другого в своей правоте. А как же не чувствовать матери свою правоту, когда она держит дочь на руках, у своей груди?
— Как же быть? — спросил Саша.
— Может быть, снова попросить дирекцию театра об отсрочке? — подсказала Баджи.
— А удобно ли?
— Ну, хотя бы на месяц-два.
Баджи смотрела на Сашу, и было в ее взгляде что-то робкое, просительное, словно от него зависело сейчас решить нечто большое и важное для нее, и, растроганный этим взглядом, он успокаивающе обнял ее за плечи и сказал:
— Ну что ж, давай попросим отсрочку! Не думаю, чтоб тебе отказали.
Вот и все!
Еще никогда не казался ей Саша таким чутким, покладистым, добрым, как в эту минуту…
Отрывной календарь — как много таит он грядущих радостей и печалей за каждым своим листком!
Обычно Баджи отрывала листок вечером, перед сном, словно торопя приход завтрашнего дня, — верилось, что грядущий день будет хорош.
А теперь, отрывая листок, Баджи с грустью думала, что новый день приближает ее к той поре, которая отдалит ее от дочки. Теперь, сама того не сознавая, она оставляла листок календаря не оторванным до утра, словно стремясь задержать как назло торопливое время.
Когда осталось два-три листка до срока, Саша сказал:
— Ну, теперь наша Нелька совсем взрослая барышня — можешь спокойно возвращаться к работе!
Баджи, помедлив, ответила:
— Еще не скоро.
— Не скоро? — удивленно переспросил Саша. — Да ведь в понедельник кончается твой отпуск.
Баджи не сразу решилась сказать то, о чем умалчивала вот уже целую неделю.
— Мне продлили отпуск до весны — по болезни ребенка… — сказала она наконец, не глядя на Сашу.
Тот опешил, встревожился:
— Неужели девочка больна?
— Нет, нет! — заторопилась Баджи, досадуя, что так неумело сообщила о том, о чем собиралась сказать совсем иначе.
— Так почему же? — недоумевал Саша.
— Нашу девочку пожалел один врач
