Мемуары - Лени Рифеншталь

Недовольство суданских властей вызывали туристы, приезжавшие без разрешения, обманом фотографирующие — здесь это было запрещено. Они подкупали омду или других важных шейхов деньгами или спиртным. Джабор знал, что туристы платили до 350 марок, чтобы посмотреть танец и исподтишка его сфотографировать. Как следствие, нуба приходили к нам с просьбой разменять купюры на мелкую монету.

После отъезда автобусов мы облегченно вздохнули. Когда омда рассказал, что в Фунгоре снова появился Восвос, мы решили поговорить, но в его глазах я увидела только холод и нежелание общаться. Разумной беседы не получилось. Швейцарец заявил, что я испортила нуба деньгами. Вполне возможно, он в это искренне верил, так как нуба стали хитрыми и каждому европейцу рассказывали, что «алемани», так они называли туристов, дают им много денег. Но, кроме того, Итена снедала зависть к успеху моих фотографий нуба. Как и у Фэриса, у него не было разрешения на съемки, и он снимал тайно, за что и был арестован суданской полицией.

К счастью, основные фото- и киносъемки я сделала два года назад. Теперь мне требовались лишь несколько дополнительных сцен и новые фотографии для «Гео». Сейчас жизнь туземцев очень изменилась, и не только внешне. В прежние времена через Кау редко проезжал грузовик, теперь же гораздо чаще можно было наблюдать машины с мужчинами и женщинами нуба, которых везли на работу. Часто они месяцами отсутствовали в деревнях. Из-за этого мы не встретили многих старых знакомых.

Когда мы приготовились делать съемки боя на ножах между нуба из Ньяро и из Фунгора, у Хорста камера была уже наготове, но нуба, больной проказой, спиной загородил объектив. Его подослал Освальд Итен. А другой нуба попытался помешать фотографировать мне. Вот так швейцарец решил нам отомстить.

На сей раз мы долгое время не видели омду. От доктора Сад ига и Джабора мы узнали, что нашего друга отвезли к губернатору Кадугли. То, что он рассказал после возвращения, лишило нас дара речи: губернатор велел омде вернуть все «подкупные» деньги, тысячи фунтов, которые два года назад заплатила Рифеншталь, чтобы без помех делать фотографии для своей книги. Какая подлая клевета! Бедный омда, не получивший от нас ни пиастра! Мне было его очень жаль. Он хорошо знал, кто распространял эту клевету, и хотел отомстить — со швейцарцем у него постоянно были ссоры, что подтвердил и доктор Садиг, переводивший разговоры. Не менее жестким был спор между Итеном и шейхом Фунгора, вновь потребовавшим от омды высылки швейцарца. В Фунгоре это привело к расколу нуба на два враждующих лагеря, и шейх был убежден, что в этом виновен Итен. Шейх боялся не потери авторитета, а прежде всего беспорядков в деревне.

Эти интриги и неприязненная атмосфера повлияли на мое решение завершить работу уже через четыре недели и без особых сожалений покинуть Кау. С удовольствием рассказала бы губернатору Кадугли правду о моих «подкупных» деньгах, но Петеру Шилле нужно было срочно возвращаться в Германию. Кроме того, я решила до отъезда еще раз навестить «моих» нуба.

Спустя десять часов мы были в горах. Большая радость в Тадоро: мы встретились со всеми нашими друзьями — Нату, Алипо, Диа и Габике. Здесь и Петер Шилле, и Вульф Крейд ель почувствовали разницу между масакинами и юго-восточными нуба. Несмотря на лохмотья, они остались такими же доброжелательными и были счастливы, узнав, что я жива. Им говорили, что я давно умерла.

Мы могли остаться лишь на одну ночь. Я должна была как можно скорее добраться до Хартума, чтобы пойти к врачу. У меня началось тяжелое воспаление глаз. Али и Гамаль, которые тосковали по своим женам, осилили тяжелую дорогу за 12 часов. Усталые, но довольные, что сумели выполнить все намеченное (чудо — не было ни одной поломки), мы прибыли в Хартум.

Еще когда мы останавливались в суданской столице, Хорст видел вблизи президентского дворца красную машину нашего «дорогого друга». Вскоре от Инге Кёбке, нашей хозяйки, мы узнали, что приехавший недавно от нуба швейцарец заявил — Рифеншталь официально предписано срочно покинуть Кау. Якобы повсюду говорили, что Рифеншталь время от времени заманивала к себе в палатку рослых и сильных мужчин нуба. Чудовищная клевета! Итен продолжал эту кампанию в течение нескольких лет, в газетных статьях и даже в книге. Он обвинял меня в разрушении туземных традиций, чего я будто бы добивалась деньгами и алкоголем. Вот так я вызвала «закат» нуба. На самом деле у нас был весьма скромный бюджет и всего одна бутылка виски. Никогда я не предлагала нуба спиртного.

Его упрек, что перемены, произошедшие в жизни нуба, и разрушение их нравственных устоев вызваны моими снимками, — ложь. Более того, Итен уже в 1974 году, то есть за целый год до опубликования мной одной-единственной фотографии, поместил в «Нойе Цюрхер цайгунг» статью о нуба из Кау с иллюстрациями, или, как называют их ученые, юго-восточных нуба. Именно тогда организаторы туристических поездок заметили его снимки обнаженных туземцев — мои же «Фото из Кау» появились только год спустя.

Племя и стало известным благодаря книге Фэриса «Нуба — личный состав вида», содержащей цветные фотографии, и опубликованной до моей поездки в Кау. Прежде чем вышла моя книга, сотрудники посольств и авиакомпаний уже ездили в Ньяро и Фунгор и там тайно фотографировали. Сотрудники бельгийского посольства рассказали мне об этом и показали свои снимки из Ньяро и Кау. Поэтому весьма странно утверждение Итена и Фэриса о том, что суданские власти узнали о нуба только от меня и уже потом начали обращать племена в ислам. Джеймс Фэрис еще несколько лет назад останавливался в Ньяро и Кау и даже прятался в хижинах нуба, чтобы его не арестовали и не выслали.

Я никогда не утверждала, что «открыла» юго-восточных нуба. Абсурдным был и упрек в лишении их самобытной культуры. Этнологи института имени Фробениуса и Гарвардского университета считают, что я «поставила памятник нуба».

На Занганебе

До возвращения в Европу мы вновь захотели погрузиться в Красное море, что должно было стать серьезным испытанием нашей новой шестнадцатимиллиметровой подводной кинокамеры. Эта поездка на подводное погружение без предварительной договоренности была сопряжена с определенным риском, потому что в Порт-Судане не было водолазной базы, где можно было бы заранее заказать баллоны, компрессоры или лодки. Частенько мы выезжали в расчете на удачу.

В Порт-Судане мы встретили группу водолазов из Баварии, которые согласились взять нас на один из самых красивых рифов Красного моря, Занганеб, на котором стоит только маяк. Но небольшое судно не вместило бы столько народу. После того как удалось загрузить два баллона со сжатым воздухом и маленький компрессор, я была вынуждена без своих сопровождающих отправиться на Занганеб.

В лодке я слышала, что ныряльщики говорили только об акулах, что мне, вообще-то, не очень нравилось. Они оказались помешаны на «акуле». Все мечтали о добыче сорока рыб-молотов, но вскоре, когда лодка начала раскачиваться как ореховая скорлупа, возбуждение поутихло. Очень быстро мы промокли насквозь. Ветер был таким сильным, что мы не смогли встать на якорь у внешней стороны рифа, пришлось плыть в лагуну. Работники маяка, обрадовавшись нашему визиту, напоили нас горячим чаем, помогли высушить одежду.

На следующее утро лодки с водолазами уже не было. Смотритель маяка рассказал, что группа решила погрузиться рано утром с оконечности рифа, потому что там могли быть акулы. Накануне днем я заметила, что мужчины прямо-таки мечтают о встрече с ними. Руководитель группы, Ганс, едва ли ожидал того, что случилось. Во время завтрака мы услышали взволнованные голоса. Возвратились ныряльщики:

— Лени, помоги нам. Случилось несчастье — нужен вертолет. Ты же знакома с Нимейри. Ганс в опасности!

С кровавой пеной у рта, без сознания, он лежал в лодке.

Смотритель маяка не смог связаться с Порт-Суданом, да там и не было вертолета. Мужчины говорили, что лучше побыстрее отвезти пострадавшего в больницу на лодке. Скоростного катера здесь не было, к тому же очень штормило. Озабоченно смотрели мы, как лодка, борясь с волнами, медленно удалялась от Занганеба.

Кроме работников маяка, на рифе остались теперь только Хорст и я. Несчастье всех так огорчило, что не хотелось опускаться на дно. Когда наконец шторм стих, мы решились на первое погружение. Видимость была отвратительной, шторм взбаламутил песок, но на следующий день мы все-таки смогли испробовать нашу кинокамеру на южной косе, где риф круто обрывается в глубину. Как раз на том месте, о котором Ганс Хасс пишет, что здесь, на глубине всего пятнадцати метров, он был атакован белой акулой, но в последнее мгновение как-то сумел увернуться. Об этом я должна была помнить, прежде чем прыгнуть в темно-синюю воду. Однако, когда моя голова была уже под водой, я забыла обо всем на свете.