Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

ее достаточными для безбедного существования средствами. Поэтому, пока продолжалось рассмотрение ее ходатайства о выезде в Аргентину, перебежчицу не только не освободили, но даже перевели в лондонскую тюрьму Уэндсуорт (Wandsworth), где заключенных особенно пристрастно проверяли на лояльность режиму, одновременно решая вопрос о возможности их выезда за границу.

Положение узницы существенно ухудшилось, поскольку она теперь не могла никуда отлучаться. К тому же почти одновременно с ее возвращением в британскую столицу начались массированные бомбардировки Лондона, и были все основания опасаться за жизнь заключенных. В связи с этим их всех вскоре перевели в расположенный неподалеку от тюрьмы бывший пансион для глухих и слепых еврейских детей, где режим содержания не сильно отличался от тюремного. К своему новому месту жительства Фриделинда отнеслась с достаточной долей юмора и писала оставшейся на острове Жанетт: «Разве это не шутка?? Если бы об этом узнал наш Вольф, этот удар его бы потряс. Блудная дочь – в пансионе для глухонемых евреев!!! …Я вообще непрерывно смеюсь – все это так смешно, хотя на самом деле по-настоящему грустно. Однако нужно, по крайней мере, сохранять юмор висельника».

Все же обитатели пансиона получили некоторую свободу – окружавшую его территорию колючую проволоку вскоре убрали и разрешили прогулки (но в город, разумеется, не выпускали). После того как была установлена радиоточка, заключенные стали получать информацию о событиях в мире, они могли читать, а умеющие играть на музыкальных инструментах развлекали подруг своим искусством – Фриделинда сообщила Жанетт об особенном удовольствии, полученном ею от прослушанной скрипичной сонаты Грига. Но бо́льшую часть времени она посвящала чтению и вязанию кофточки для Жанетт, с которой все же надеялась встретиться («…каждая петелька – пожелание тебе и любовное воспоминание, и все это сделано мною одной!»). Оставленной подруге она довольно часто писала любовные письма: «Когда я кому-нибудь пишу с особой любовью, мне так трудно сосредоточиться и высказаться в немногих словах! Поэтому пишу сумбурно! Было бы лучше всего не переписываться, а быть вместе. Нежно тебя обнимаю – отвечаю на все поцелуи – к сожалению, только письменно…» Она писала и о своей мечте работать в Буэнос-Айресе режиссером и ставить там драмы Вагнера с Жанетт в главных партиях (скажем, Сенты в Голландце и Елизаветы в Тангейзере): «Стану ли я хорошим режиссером? Я теперь не сплю по ночам, потому что постоянно мучаюсь своими мыслями, – милая, ты мне непременно нужна, иначе я не стану хорошей постановщицей».

Все свои надежды на освобождение Фриделинда возлагала на Тосканини и на пригласившего ее в Англию Бэкстера. Действуя через своего лондонского адвоката, маэстро в самом деле приложил немало усилий для ее вызволения на свободу и переезда сначала в Аргентину, затем в США. Однако министерства иностранных и внутренних дел, по-видимому, плохо координировали свои действия: в конце сентября была получена аргентинская виза, и у Бэкстера появились все основания настаивать на том, чтобы Фриделинде разрешили выехать за границу, но 5 октября британские власти отклонили ее заявление на выезд, и просительнице, как и многим заключенным, с которыми она делила огромное помещение, куда поселили около 150 женщин, пришлось ждать освобождения больше четырех месяцев. Сначала Бэкстер пытался воздействовать напрямую на Министерство внутренних дел, но, столкнувшись с обычной чиновничьей невнятицей, решил добиваться слушания этого дела в нижней палате парламента, на котором сам выступил с речью. Предупреждая возможные возражения, он признал, что в прошлом его подопечная в самом деле была убежденной сторонницей нацистов, но потом изменила свои взгляды и в своих публикациях способствовала разоблачению нацизма, ради чего он ее пригласил в Англию. Его оппонент, представитель Министерства внутренних дел Осберт Пик возражал, что она бежала не от репрессий и не заслуживает особого отношения к своей персоне. В принципе все были за ее освобождение и выезд за границу, но не ради ее оправдания, а для того, чтобы от нее избавиться. В результате было принято половинчатое решение, и у спецслужб по-прежнему сохранялось достаточно оснований для ее дальнейшей проверки. Бэкстер попытался также развязать кампанию в защиту Фриделинды в прессе, и эта шумиха удалась на славу. О ней писали ведущие газеты – от Daily Sketch, Reading Eagle и Straights Times до New York Gerald Tribune, но высказывания были далеко не всегда сочувственными. Например, газета Cavalcade с изрядной долей иронии писала: «Мистер Бэкстер доставил ее в Британию; мистер Пик держит ее под замком; мистер Бэкстер хотел вытащить ее из Британии; мистер Пик не хотел дать ей возможности уехать; мистер Тосканини предлагает ей работу в Аргентине. Не хватает только кого-нибудь, кто сказал бы ей „до свидания“… По-видимому, Беверли Бэскстер мистик и верит в особенности вагнеровской крови. Может быть, он ждет, что законы отменят ради женщины, чье присутствие в Англии никому не нужно. Следует что-то сделать для настоящих жертв и политических беженцев, а не для Фриделинды Вагнер с ее голословными заявлениями и амбивалентными политическими взглядами, с ее высокомерием и портретом Гитлера с его личной подписью».

В конце концов МИ-6 подослала к ней своего сотрудника, который представился журналистом-антифашистом и под видом интервью попытался выведать ее политические взгляды. Она ему, в частности, рассказала, как незадолго до назначения Риббентропа министром иностранных дел пыталась убедить Гитлера в непригодности его посла в Англии для дипломатической работы, и агент подивился ее наивности. Он также обнаружил, что она не вхожа в леволиберальные круги, не знает ни Томаса Манна, ни его детей; слышала про Макса Райнхардта и даже была бы не против поучиться у него в Америке, но никогда с ним не общалась. Оставалось только положиться на ее дружбу с Тосканини, в истинности которой никто и так не сомневался. Однако ее менталитет вряд ли можно было назвать либерально-демократическим. У агента-журналиста все же не возникло никаких сомнений относительно ее разрыва с семьей, поэтому в своем донесении он написал: «Я полагаю, что она все еще гордится Байройтом и своей семьей и не интересуется политикой. Ее главный интерес заключается в том, чтобы сделать успешную музыкальную карьеру в Америке. Я не верю в то, что она является агентом нацистов, а если она и была их агентом, то довольно скверным, и ее должны были бы сразу же уволить со службы. Я не вижу причин для того, чтобы запретить ей выезд в Южную Америку. Но за ней следует установить наблюдение». Последнее предложение наверняка добавил бы любой чиновник секретного ведомства, чтобы впоследствии не нести ответственности за свой отчет.

Спецслужбы могли бы еще долго заниматься проверкой политической