Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семен Григорьевич с интересом посмотрел на молодого токаря.
– Утешаешь себя этим? – понимающе спросил он.
Коля Савин устало потер виски и признался:
– Утешаю…
– Ну и как? – полюбопытствовал Семен Григорьевич. – Действует?
– Когда действует, а когда и… не так чтоб очень. В общем, раз на раз не приходится.
Семен Григорьевич прикинул в уме, что бы могла означать подобная разноголосица, и авторитетно заключил:
– Значит, любил ты ее.
– Значит, любил…
Помолчали.
– Как она теперь-то? – спросил Семен Григорьевич.
– Кирилл с нею вроде рассорился. Она ему уже не подходит, он теперь под нормировщицу клинья подбивает. Но и в мою сторону Клава что-то не смотрит… Она ведь гордая, Клава, долго теперь переживать будет!
Колин голос дрогнул, и какие-то новые нотки, теплые и признательные, зазвучали в нем. Спохватившись, что расхваливает недостойную, Коля Савин закашлялся и осторожно покосился на мастера. Семен Григорьевич был занят: он отвязывал с конфетной коробки срочно понадобившуюся ему голубую ленту и, кажется, ничего не заметил.
– Признавайся: обиделся ты на меня, когда я Кирюшку на два станка поставил? – спросил он вдруг, старательно бинтуя свой большой палец красивой голубой лентой. – Только правду говори.
Коля Савин задумался, вспоминая тогдашнее свое состояние, и сказал с некоторым даже вызовом:
– Обиделся!
– Ну и правильно! – одобрил Семен Григорьевич. – Нечего на старых хрычей богу молиться. Ведь вы, молодняк, как думаете? Раз, мол, дядя волосы седые вырастил на своей голове – так, значит, ото всех ошибок в жизни предохранен. Черта лысого! Вот доживешь до моих лет – увидишь… А насчет того, как Кирюшке укорот дать, мы еще потолкуем. Поторопился он маленько списывать меня в утильсырье! Эх, ребятки, ребятки… Может, доживем и до такого денька, когда Кирюшка и в ножки поклонится.
– И вы ему все простите тогда? – поинтересовался Коля Савин.
– Там видно будет, – уклончиво ответил Семен Григорьевич. – Двуличных людей я всю жизнь недолюбливал…
Екатерина Захаровна принесла чайник, чашки-ложки и прочий свой гремучий инвентарь. Сели пить чай с конфетами. Опасаясь изжоги, Семен Григорьевич выбрал какую-то махонькую шоколадную рыбку, вроде кильки, экономно сосал ее и расспрашивал Колю о заводских делах. Екатерина Захаровна изжоги ничуть не боялась и с молодым азартом грызла конфеты своими капитально отремонтированными зубами. Коля Савин обстоятельно отвечал на вопросы мастера и сначала придерживал руку, а потом, в пылу разговора, стал все чаще и чаще нырять в коробку с конфетами.
Выяснилось, что, за исключением Кирюшкиных громких рекордов, никаких особых событий за время болезни Семена Григорьевича в цехе не произошло. Литейщики и инструментальщики не вставляли палки в колеса, и участок Семена Григорьевича, как и при нем, все эти дни перевыполнял план.
«Понаторели ребятки!» – одобрительно подумал Семен Григорьевич, но радости не почувствовал.
Умом Семен Григорьевич понимал: не останавливать же из-за его болезни завод. Но все-таки ему стало как-то не по себе, когда он убедился, что так незамеченно прошла его болезнь, что такое малое место в жизни завода занимает он. Подумалось: «Вот так помрешь ненароком – никто и не почешется…» И завод будет все так же стоять вверх трубами, будто и не было на свете никакого Семена Григорьевича со всеми его невеликими достижениями и позорными, непростительными на старости лет ошибками вроде истории с Кирюшкой.
Слушая уверенную речь Коли Савина, Семен Григорьевич припомнил вдруг, каким робким желторотым птенцом пришел Коля в цех четыре года назад из ремесленного училища: в теории – чуть ли не профессор, а с живым шпинделем отношения натянутые… И тут сам собой возник вопрос: кто научил ребят ремеслу, благодаря какому дяде они работают теперь самостоятельно? Семен Григорьевич строго, без всякой поблажки, допросил свою совесть и, из скромности думая о себе в третьем лице, ответил: «Мастер Федунов их научил! Мастер Федунов тот дядя и есть!..»
За разговором Коля Савин и не заметил, как вместе со сладкоежкой Екатериной Захаровной уничтожил все конфеты, пока Семен Григорьевич сосал свою шоколадную кильку. Увидев чистое дно коробки, Коля крякнул со стыда, но было уже поздно.
– Поправляйтесь поскорее! – пожелал Коля на прощанье и тихо добавил: – Вы хоть ребятам не рассказывайте, что я весь шоколад съел. Засмеют: пришел, скажут, проведать больного да сам гостинец и слопал!
– Ладно уж, не выдам! – пообещал Семен Григорьевич.
Коля Савин ушел, ругая себя за легкомыслие и удивляясь, как ловко мастер скормил ему его же подарок.
Ночью Семену Григорьевичу приснился сон. Вместе с Екатериной Захаровной, Колей Савиным и Витюком, который был уже не его внуком, а сыном капитана Гранта, он удирал на неуклюжем плоту от людоедов. Худые людоеды, отощавшие от долгой бескормицы, преследовали их на узкой стремительной пироге. На носу пироги стоял вождь людоедов Кирюшка – с копьем в руке, голый, размалеванный по всей людоедской форме. Кирюшка-перевертень потрясал копьем, собираясь метнуть его в Семена Григорьевича, хищно клацал зубами и кричал диким голосом:
– Оказывал помощь! Оказывал!..
8
На другой день, в пятнадцать часов сорок минут по местному времени, Семен Григорьевич благополучно завершил свое кругосветное путешествие. Екатерины Захаровны дома не было: на ночь глядя она ушла в продовольственный магазин раздобыть что-нибудь вкусное для своего выздоравливающего мужа.
Семену Григорьевичу надоело валяться в постели, и, пользуясь отсутствием супруги, он разгуливал по комнате, с интересом, как чужие, рассматривал свои побелевшие от безделья руки и размышлял о только что прочитанной книге, о Коле Савине, о том, что, выйдя на работу, мстить Кирюшке не будет, а предоставит его собственной совести – если она еще у него есть… И потому ли, что мужественный капитан Грант был в конце концов спасен, а дружба с Колей Савиным обещала впереди много радостных минут и, по всем признакам, должна была с лихвой перекрыть все обиды, нанесенные Кирюшкой, или оттого, что хворь покидала Семена Григорьевича, – но мысли у него были какие-то широкие, весенние, несмотря на трескучий мороз за окном.
Пришел за книгой Витюк – свежий, румяный, очень похожий сейчас на молодую Екатерину Захаровну.
– А я вас выдал, дедушка! – объявил он, снимая шапку-ушанку.
– Как это «выдал»? – не понял Семен Григорьевич.
– Вчера наша пионервожатая сказала, что мы уже не маленькие, чтобы читать Жюль Верна, и посоветовала нам браться за серьезные книги. А я встал и говорю: «Моему дедушке скоро шестьдесят,
