Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем Зыков осмотрел лекарства на столе, насмешливо хмыкнул и спросил презрительно:
– Лечат?
Семен Григорьевич махнул рукой.
– Я тоже для тебя лекарство прихватил… – многозначительно сказал Зыков и приоткрыл борт своего широкого пиджака. Во внутреннем кармане белоголовым птенцом в гнезде уютно сидела небольшая аккуратная бутылочка, известная в народе под ласкательными именами: «косушка», «четвертинка», «чекушка» и просто – «маленькая». – Раздавим за твое выздоровление?
– Придется… – кротко ответил Семен Григорьевич, тронутый тем, что его выздоровление Зыков приравнивает к большим праздникам.
Не откладывая дела в долгий ящик, Семен Григорьевич тихонько встал с постели, сполоснул стакан из-под бальзама и вылил воду в фикус, от всей души надеясь, что бальзам, целебный для человека, не повредит и бессловесному растению. Но друзья совсем позабыли о Екатерине Захаровне, бывшей все время начеку после прихода ненавистного ей пьянчужки Зыкова. Она незаметно вошла в комнату и схватила со стола заветную бутылочку.
– Тетя Катя, всего-навсего маленькая! – взмолился Зыков, но Екатерина Захаровна была непоколебима, на все уговоры «не лютовать» и «поиметь совесть» лишь вертела головой как заведенная и удалилась на кухню с добычей в руке.
Зыков почесал в затылке и сказал уважительно:
– Серьезная у тебя жена!
Потом он на цыпочках подкрался к кухонной двери, закрыл ее на крючок и для верности подпер шваброй. После этого Зыков молча вынул из другого кармана вторую «маленькую», быстро, без лишней канители, распечатал ее точным ударом ладони в донышко и стал осторожно лить холодно булькающую водку в стакан, смотря прищуренным глазом на свет, чтобы разделить драгоценную влагу поровну.
– Пей ты первый, – предложил Семен Григорьевич, – может, у меня что-нибудь заразное.
– Через водку никакая зараза не передается! – убежденно сказал Зыков, протягивая стакан приятелю.
Почуяв недоброе, Екатерина Захаровна забарабанила в закрытую дверь.
– Не ломай домишко, тетя Катя: выпьем – сами откроем, – беззлобно посоветовал Зыков.
И позже, когда дверь была открыта и разгневанная Екатерина Захаровна, ворвавшись в комнату, усердно ругала мужское племя, обзывая поголовно всех его представителей горькими пьяницами и подзаборными забулдыгами, Семен Григорьевич с Зыковым преданно смотрели друг на друга подобревшими после водки глазами и особенно сильно, как во всякую минуту испытаний, чувствовали всю красоту и прочность своей дружбы. Екатерина Захаровна разошлась не на шутку и честила их на чем свет стоит, но приятели скромно и величественно молчали, считая ниже своего достоинства отвечать на ее ругань.
Провожая угомонившуюся в конце концов Екатерину Захаровну глазами, Зыков подернулся в профиль к Семену Григорьевичу, и тот вздрогнул: так сильно был похож его одногодок на Жюль Верна. Подумалось: вот живет на свете человек и даже не подозревает о своем чудесном сходстве. Спеша доставить дружку удовольствие, Семен Григорьевич сказал:
– Есть один заграничный писатель, книжки про заморские путешествия пишет, а обличьем сильно на тебя смахивает!
– Все может быть… – ничуть не удивившись, ответил Зыков, словно всю жизнь подозревал нечто подобное, и стал прощаться.
Уже облачившись в полушубок, он вдруг спросил:
– Помнишь, мы когда-то праздновали низвержение самодержавия?
– Это Февральскую-то революцию?
– Должно, ее… Не знаешь, на какое число она приходится? Я что-то запамятовал.
– Раз февральская – так, значит, в феврале, – резонно рассудил Семен Григорьевич.
– Уточнить это дело надо… – сказал Зыков, и Семен Григорьевич понял, что дружку тесным уже стал нынешний круг отмечаемых им праздников и он снова намеревается расширить его.
После ухода Зыкова черная Кирюшкина неблагодарность во весь свой рост представилась Семену Григорьевичу. Закрутили парня! Семен Григорьевич уже предвидел, как стыдно станет Кирюшке, когда развеется первый угар славы и он поймет всю подлость своего поведения. Интересно, что он тогда сделает? Упрется на содеянном или, припомнив все былое добро, сам явится к нему с повинной головой?..
Чтобы пронырливая Екатерина Захаровна не догадалась, как сильно обидел его Кирюшка, Семен Григорьевич снова взялся за книгу. Читать ему сейчас не очень-то хотелось, но не любил он ничего бросать на полпути и всегда доводил начатое дело до конца. Сначала читал он рассеянно, но вскоре удивительные приключения захватили его, и Семен Григорьевич с пробудившимся интересом стал следить за разворотом событий, хотя и не испытывал больше прежней безоблачной радости, словно Кирюшка своим вероломством отравил и самый воздух, которым дышал он.
Весь день Екатерина Захаровна скрепя сердце терпела самоуправство больного. Зато вечером она взяла реванш: так сильно натирала на сон грядущий несчастного Семена Григорьевича козьим салом, будто хотела живьем содрать с него кожу. Ей не терпелось доказать несознательному мужу: он больной, а она его лечит и может сделать с ним все, что ей заблагорассудится, в гибких пределах медицинской науки, в которой он ровным счетом ничего не понимает, несмотря на всю свою деловитость и чтение толстых книг – и взрослых, и детских.
Она нарочно легла пораньше спать, чтобы положить конец затянувшемуся чтению. Семен Григорьевич попробовал было запротестовать, но Екатерина Захаровна деспотически погасила свет, и ему пришлось подчиниться.
Семен Григорьевич долго не мог заснуть. В темноте он остался наедине со своими мыслями и думал сразу обо всем: о запропавшем капитане Гранте, о верном друге Зыкове, о Кирюшке-ветрогоне. Мысли были ночные, длинные. Екатерина Захаровна неподвижно лежала рядом, но Семен Григорьевич, хорошо изучивший жену за годы семейной жизни, в точности знал, что она тоже не спит и, по своему жестокому обыкновению, ждет, когда он покается во всех дневных грехах.
Видит бог, каяться Семену Григорьевичу было не в чем. Но и на супругу он не сердился, признавая, что по-своему она тоже права. Он от всей души пожалел, что Екатерина Захаровна не спит из-за него, мается, а годочки у нее немаленькие. Ему вдруг захотелось порадовать не читающую книг, погрязшую в будничных делах подругу жизни какой-нибудь возвышенной поучительной историей. За примером не надо было далеко ходить.
– Слышь, Захаровна, – вкрадчиво начал Семен Григорьевич, предвкушая, как сильно удивится жена, когда дослушает его до конца, – есть такая хищная рыба – акула. Вроде щуки, только в сто раз больше… А может, и в двести! Так вот, поймали раз акулу, распороли ей брюхо, а там – бутылка…
– Тебе бы все про бутылку! – злопамятно сказала подруга жизни.
Семен Григорьевич смущенно крякнул и отвернулся
