Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси - Лев Черепнин

Летописец неодобрительно относится к поступку Степанка, подчеркивая, что он действовал «научением дияволим». Из этого лаконичного определения допустимо сделать два вывода. Во-первых, мало вероятно, что Степанко, случайно встретив боярина Даниила Ивановича, решил свести с ним личные счеты, обратившись за поддержкой к незнакомым прохожим. Нет, по-видимому, у него было заранее задуманное намерение задержать этого боярина. Действовал он не один, а вместе с другими черными людьми, которые были его соучастниками, а не случайными встречными, которые выполняли решение какой-то корпорации горожан о расправе с Даниилом Ивановичем. Второе, что ясно из краткой реплики летописца и что подтверждается дальнейшим его подробным рассказом: выступление Степанка и его товарищей носило антифеодальный характер.

Суд над задержанным боярином летописи описывают по-разному. По Новгородской первой летописи, «людие» «влечаху его на вече». Из этого летописного выражения видно, что расправа над Даниилом Ивановичем была осуществлена в формах вечевого суда, причем это был суд действительно народный, вершенный по инициативе демократических слоев населения[2180]. Характерно что если в ряде летописей говорится, что Даниил Иванович сначала был подвергнут в качестве наказания физическим увечьям, а затем сброшен в Волхов, то летопись Авраамки фиксирует свое внимание на бесчестье, которое испытал боярин, судимый «чернью» («…казниша его позоры людьскыми…»).

Очень важна оценка суда над Даниилом Ивановичем, которая содержится в Новгородской третьей, четвертой и других летописях. Относясь отрицательно к действиям народа, эти летописи, однако, отмечают, что дело наказанного боярина должно послужить уроком для всех тех власть имущих, кто притесняет народ («бяше же и се дивно, или на укорение богатым, обидящим убогиа, или казнь диавола…»). Участь Даниила Ивановича сравнивается с участью разбойника, «зло деюща людем много», или татя, достойного смерти. Тем самым раскрывается социальный смысл «усобицы межи крестьян» (как называет Софийская первая летопись события, связанные с арестом и наказанием боярина Даниила Ивановича). Речь явно идет о волнениях черных людей (в лице Степанка и его товарищей), предъявивших крупный счет феодальной аристократии (в лице ее могущественного представителя Даниила Ивановича).

О том, что задержание и предание суду Даниила Ивановича не было актом личной мести последнему со стороны Степанка, можно судить по летописному рассказу об обвинениях, предъявленных на суде боярину другим лицом — одной женщиной («женой некоей»). Она, «выскочив посреди сонмища», заявила, «яко обидима есмы им». Значит, на суде разбирались «обиды», нанесенные народу властным представителем новгородского патрициата. «Обиженных», вероятно, было много, и если летописец рассказал лишь об одном выступлении на вече, то, очевидно, потому, что это было выступление женщины весьма решительной, не ограничившейся жалобами, но принявшей участие в физической расправе с обвиняемым («жена некая… отвергши женскую немощь, вземши мужскую крепость… дасть ему раны…»).

Сброшенный в воду Даниил Иванович был спасен одним рыбником, «людином», который взял его в свой челн. Тогда народ, «възъярившись на того рыбника», «разграбил» его дом. Сам рыбник скрылся. Очевидно, народ придавал большое значение акту вечевой расправы с боярином Даниилом Ивановичем и поэтому карал тех, кто не хотел с этим актом считаться. Ясно, что дело было не только в данном боярине (хотя, он, по-видимому, весьма ожесточил против себя народ). Речь шла о праве черных людей судить на вече неугодных им представителей власти.

Но если народ боролся за такое право, то спасшийся от народного суда боярин расценивал подобный суд как бесправие и, выражая интересы новгородского патрициата, предпринял решительные действия к подавлению всяких проявлений самовластия черных людей. Рассматривая все происшедшее с ним как «урон боярской чести» («хотя бещестие свое мьстити»), Даниил Иванович арестовал Степанка и подверг его пыткам («…нача мучити»). Комментируя действия Даниила Ивановича, летописец приводит следующее изречение: «хотя вред ицелити, паче болшу язву въздвиже». Смысл этого изречения, по-моему, следующий: боярин, сурово наказав главного организатора суда над ним самим, хотел пресечь дальнейшие попытки черных людей прибегать к вечевому суду в целях осуществления расправы с представителями боярства, которыми они были недовольны. Но результат получился не тот, которого желал Даниил Иванович: социальная «язва» лишь обнажилась еще больше. Народ открыто выступил на борьбу со своими угнетателями. Началась новая фаза антифеодального новгородского восстания.

Летописи очень хорошо описывают народное возмущение, вызванное расправой Даниила Ивановича со Степанком. По звону вечевого колокола собралось на Ярославле дворе вече, на котором было вынесено решение подвергнуть разграблению двор боярина Даниила. «Слышав же народ, яко изиман бысть Степанко, начаша звонити на Ярославли дворе вече, и сбирахуся людии множество, кричаху, вопиюще по многы дни: пойдем на оного боярина и дом его расхытим». Это был народный приговор боярину, не желавшему считаться с вечевым судом. Но еще раз следует повторить, что дело было не в одном Данииле Ивановиче. Он своими действиями выражал волю господствующего класса в целом. И народное движение в защиту Степанка приняло широкие размеры и глубокую антифеодальную направленность.

Летописи подчеркивают остроту классовой борьбы и четко указывают на расстановку социальных сил во время восстания 1418 г.: с одной стороны, черные люди, с другой — бояре. «…Сташа чернь с одиноя стороны, а с другую боляре», — читаем в Софийской первой летописи. «…Смутися всь град страхом вельимь и ужасомь, въста страна на страну ратнымь подобьемь, и бысть мятежь великь в граде…» — говорит летопись Авраамки.

Народные массы в доспехах двинулись с веча с Торговой стороны на Козьмодемьянскую и Яневу улицы, разграбили там дом боярина Даниила Ивановича и «иных дворов мъного». Жители Козьмодемьянской улицы (очевидно, бояре), устрашенные действиями восставших черных людей, согласились выдать Степанка (из этого сообщения летописи ясно, что в его задержании был виноват не один Даниил Иванович). Бояре освободили Степанка и просили архиепископа привести его «к собранию людску» и передать народу. Архиепископ выполнил это поручение, отправив Степанка с одним попом и со своим боярином к восставшим.

Однако волнения не только не прекратились, но приняли более широкие масштабы, перекинувшись на улицы Чудинцеву, Люгощу, Прусскую. Там также было разгромлено много «домов бояръскых». Подвергся разгрому и Никольский монастырь, где находились «житнице боярьскыи». Восставшие рассматривали бояр как своих врагов-«супостатов».

На Прусской улице восставший народ встретил вооруженное сопротивление («пружене то начаша битися с ними, вооружившися стрел яти»). Это еще больше обострило классовый антагонизм («и от того часа нача злоба множитися»). Возвратившись на Торговую сторону, народные массы начали готовиться к ответному наступлению на них со стороны феодальной знати, против которой было поднято восстание. Это был третий этап социального движения, на котором оно вылилось в настоящую гражданскую войну, в вооруженное столкновение классовых врагов. На Торговой стороне пронесся слух, что надо ждать выступления против ее жителей населения Софийской стороны («яко Софеиская страна хощеть въоружатися и домы наша грабити…»). Люди, жившие на обеих сторонах Новгорода, стали обряжаться в доспехи и стекаться к Волховскому мосту («и начаша людие сърыскивати с обою страну, акы на рать…»), где произошло серьезное сражение. Летописи рассказывают о нем как о схватке жителей двух городских сторон. Но в действительности это была битва между плебейскими кругами города и боярством. Те же летописи квалифицируют данную битву как «возмущение великое», и «лютую брань», и «усобное губительство», и «особную рать». Многие участники вооруженной схватки на Волховском мосту стали уносить имущество в церкви, очевидно, не столько боясь пожара от разыгравшейся в это время грозы, сколько спасая свое добро от своих классовых противников.

Сражение на Волховском мосту принимало все более напряженный характер. Ряд его участников был убит («беша же мертвии аки на рати»). Тогда в дело вмешались церковные власти. В Софийском соборе был отслужен молебен, целью которого было произвести определенное идеологическое воздействие на народ, заставить его сложить оружие. Затем на Волховской мост двинулся крестный ход во главе с архиепископом. Это произвело впечатление на население. «Богобоязнивыи люди» (в которых можно видеть и представителей господствующего класса, и неустойчивую часть черных людей) стали просить архиепископа, чтобы он уговорил разойтись столкнувшихся на Волховском мосту социальных противников («иди, господине, да уставит господь твоим благословением усобную рать»). В то же время раздавались слова: «да буде злоба си на зачинающих рать». Такие речи принадлежали, очевидно, тем представителям обоих социальных лагерей, которые не хотели мириться. Тут же на мосту архиепископ вошел в контакт с посадником Федором Тимофеевичем и «с иными посадникы и с тысячкыми» и по договоренности с ними послал специально выделенных для этого духовных лиц на Ярославов двор к степенному посаднику Василью Есифовичу и тысяцкому Кузьме Терентьевичу. Очевидно, новгородские власти, светские и духовные, договорились относительно того, какую позицию занять по отношению к восставшим черным людям. Было, по-видимому, решено создать специальную комиссию из бояр, для разбора жалоб посадских людей. Так можно понимать слова посадника Василия Есиповича и тысяцкого Кузьмы Терентьевича, приведенные в Новгородских третьей и четвертой летописях: «да повелить святитель своей стране в хоромы ити, а мы своей братии, по твоему благословению, повестуем и повелеваем им отъити в жилища, и събравшимся по сем с нарочитыми мужи разсудити вещи сиа начало…» Значит, на Волховском мосту новгородские архиепископы, посадник и тысяцкие публично объявили народу, что их претензии будут рассмотрены. Восставшие поверили и разошлись[2181].