Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси - Лев Черепнин

Итак, автор повести, излагающий взгляды «старых» бояр, является решительным противником каких-либо сговоров с Ордой. Он — сторонник поддержания с ней мира, но при условии сохранения постоянной настороженности к ее проискам в области дипломатической и принятия мер предосторожности от нее в области военной.

Какова позиция автора по вопросу о русско-литовских отношениях? В общем эта позиция близка к его взглядам на взаимоотношения русско-ордынские. Он выступает против использования вражды между литовскими князьями и привлечения ряда их на русскую службу с наделением большим количеством владений. Так, отражая мнение «старцев», автор не одобряет передачи ряда русских городов литовскому князю Свидригайлу Ольгердовичу, католику по вероисповеданию («…лях бе верою»), стороннику Василия I в борьбе с Витовтом. «Старци» порицали подобную политику московского правительства («сего же… не похвалиша»), приводившую к усилению пришельцев за счет русских земель. И в данном случае опять-таки учитывался опыт истории, не знавшей якобы подобных мероприятий. «Может ли се добро быти, его же в дни наша несть бывало, ни от древних слышано, иже толико градов дати пришелцю князю в землю нашю…?» Литовско-польские войска кичились тем, что им предоставлен в держание Владимир — политический центр Руси («…величаве дръжаще град пречистыа богоматере…»), но во время прихода в русские земли Едигея они обнаружили трусость, вели себя не как храбрые воины, оказались способными лишь на бегство перед лицом неприятеля («мужественна их лысты токмо на бег силу показаша…»).

Итак, речь должна идти о мире с Литвой и о том, чтобы опасаться передавать литовским князьям русские земли, поскольку такая передача может поставить под угрозу целостность русской территории. Но автор не выдвигает программы активной внешней политики в отношении Великого княжества Литовского в целях воссоединения русских земель. Он лишь глухо говорит, что, поскольку Витовт владел «всею землею Киевскою и Литовскою», между ним и Василием I возникали недоразумения «некиих ради земскых вещей, якоже обычаи бе землям» (т. е., по-видимому, в силу различия обычаев, господствовавших на территориях, населенных русскими, с одной стороны, литовцами — с другой).

Подводя итоги, можно сказать, что задачи внешней политики, отвечающей русским национальным интересам, часть господствующего класса («старых» бояр) видела в сохранении целостности и безопасности наличных русских территориальных владений, не выдвигая широких наступательных целей. Эта политическая линия отличается сравнительной умеренностью. В чем заключалась внешнеполитическая программа «юных» бояр (которую проводил московский великий князь), сказать трудно, так как в повести она, будучи подвергаема критике, не излагается позитивно. Но, очевидно, этот второй внешнеполитический курс (квалифицируемый «старцами» как политический авантюризм) отличался большей активностью и стремлением к наступательным действиям, проводимым с учетом международных противоречий; попыткой использования внутренних междоусобий в Орде и Литве, с тем чтобы опереться на какую-либо из борющихся групп и подчинить ее линию поведения интересам Руси.

Расхождения между «старыми» и «юными» боярами были, повидимому, и в области внутренней политики, хотя здесь они выступают менее отчетливо. Автор рассматриваемой повести, идеолог «старцев», поддерживает идею политического единства Руси. Он говорит о единой «земле Русской», о «Русской хоругви». Василия I он называет «самодержцем», а «Русскую землю» его «державой». Но «великое княжение Московское» — это, по мнению автора, лишь часть Русской «державы». Политическим ее центром является «многославный Владимир», «еже есть стол земля Русскыа…». Город Владимир-на-Клязьме, как когда-то древний Киев, выступает в глазах автора повести как «мати градом». Там происходит венчание на великое княжение тех из князей, кому принадлежит это право («…князи велиции русстии первоседание и стол земля Русскыя приемлють, иже великии князь всеа наименовается, ту бо первую честь приемлеть»). Таким образом, политический идеал автора повести, высказывающегося от имени «старых» бояр, сводится к представлению о единстве Руси как системе русских княжеств, находящихся под главенством великого князя владимирского, получающего этот титул независимо от ханского пожалования и поэтому выступающего в качестве «самодержца». Подобное представление о великом владимирском княжении могло создаться лишь после Куликовской битвы, ибо оно является показателем возрастающего стремления Руси к независимости от Орды, — и в этом его прогрессивность. Но в то же время идея великого владимирского княжения, переходящего к определенному представителю княжеского рода в силу принадлежащей ему «чести» (обычно в силу старейшинства), для первой половины XV в. уже явно становилась консервативной. Политическая идеология формирующегося единого государства, центром которого стала Москва, исходила из представления о вотчинном характере великокняжеской власти, передаваемой по наследству. Этот политический принцип, впервые сформулированный Дмитрием Донским в духовной грамоте 1389 г., очевидно, разделялся «юными» боярами. Что касается системы взаимоотношения между отдельными русскими землями, то полноправность (хотя бы в идее) их союза под главенством великого князя владимирского все более превращалась в подчинение Московскому княжеству. К этому, очевидно, и стремились «юные» бояре.

Характер взаимоотношений боярства с великим князем и отношений бояр между собой «старци» мыслили на основе, во-первых, сохранения в среде господствующего класса иерархической зависимости (системы «чинов»), во-вторых, на основе принадлежащих представителям высших разрядов феодальной иерархии прав критиковать действия князя. Младшие по «чину» не должны самостоятельно решать государственные вопросы, обходя мнение более опытных лиц. «Юнии старцев да почитють и сами едини без искуснейших старцев всякого земского правлениа да не самочиннуют, ибо красота граду есть старчество…», — читаем в повести об Едигее. Ее автор недоволен тем, что «юные» бояре, забывая о своем «чине», берут на себя смелость судить о государственных делах: «…юнии съвещавахут о всем, тем и многа в них не в чин строениа бывахуть». В то же время автор изучаемой повести призывает князей («властодержець») прислушиваться к советам «старцев» («таковым вещем да внимають»). В качестве примера им приводятся киевские князья («первии наши властодръжци»), не запрещавшие говорить о себе и хорошее и плохое («…без гнева повелевающе вся добрая и недобрая прилучившаяся написовати…»).

Подобный идеал политической жизни, выставленный публицистом из лагеря «старцев», в принципе вряд ли мог вызвать возражения со стороны великих князей или «юных» бояр, ибо в нем не «было чего-либо, отступающего от привычных порядков феодального общества этого времени. Но дело было, по-видимому, в том, что московские князья, проводя свою объединительную политику, на практике все в большей мере выдвигали на передовые политические позиции широкие круги землевладельцев, оттеснявших на задний план старую боярскую знать, и сами действовали все более самостоятельно, не считаясь с мнением последней. Это и вызывало оппозицию — со стороны части боярства, голос которого слышен в повести о нашествии Едигея, помещенной в Симеоновской летописи и Рогожском летописце.

Полезно несколько вдуматься в то содержание, которое вкладывается в термины «старые» и «юные» бояре повестью об Едигее. В известной мере эти термины имеют книжное происхождение, поскольку автор в качестве литературного образца для своего рассуждения взял «Повесть временных лет», в которой говорится о соперничестве «старых» и «юных» дружинников во времена киевского князя Всеволода Ярославича (вторая половина XI в.). Но эти книжные понятия как-то преломляются в политическом сознании автора применительно к текущей действительности. Как же именно? Имеются ли, например, в виду специально московские бояре? Думаю, что нет. Хотя в поле зрения автора в первую очередь находится как раз Московское княжество, но в то же время он сам говорит, что политическое влияние в Москве оказалось в руках «юных» бояр потому, что «старых» там не оказалось («не бяшеть бо в то время на Москве бояр старых…»). Очевидно, автор говорит вообще о русском боярстве, а расхождения внутри него выражают две программы (два возможных пути) политической централизации. Один, более консервативный, — это путь развития владимирского великого княжения, в составе которого объединяются (на началах соподчинения) отдельные русские княжества и которое ведет умеренную политику, отвечающую национальным интересам Руси, но претендующую не более, чем на сохранность и безопасность наличного комплекса северо-восточных русских земель, оторванных от земель юго-западных. Другой, более решительный, — это путь подчинения других русских земель Москве (объем территории, формы и степень этого подчинения вряд ли представлялись ясно) и активной внешней политики, достаточно гибкой, чтобы учитывать благоприятные для Руси комбинации в международной обстановке, и не стесняющейся в применяемых средствах, если речь шла о расширении территории, населенной восточными славянами.