Сборник "Круг Земель" - Александр Зорич

– Когда я сделал Тайен и велел ей быть с тобой неотлучно, – шепнул ему на ухо Торвент, – я думал и о Сармонтазаре тоже.

От упоминания запретного для него имени Герфегест вздрогнул. Словно бы ощутив вкус пыльцы с крыла неповоротливого и трогательного бражника. Хармана сделала вид, что не услышала сказанного регентом. Тайен, «сделанная женщина». Воительница Киммерин. Сколь многим дарил свою любовь Герфе-гест Конгетлар за тридцать с лишним лет своей жизни.

Хармана вздохнула. Она не была ревнива, нет. И все же, и все же…

9

– Закрой глаза, – прошептала Хармана перед дверью, густо исписанной магическими заклинаниями и пояснительными реляциями, выполненными на Истинном наречии Хуммера. Рисунки. Животные, люди, косматые звезды. В иное время в ином месте Герфе-гест рассмотрел бы их получше. Но сейчас – сейчас Герфегест послушно смежил веки. Обычно Хармана позволяла ему видеть все, что она делала. Но на этот раз, видимо, дело было не только серьезным, но и опасным. Сколь долго ему придется стоять вот так?

Хармана встала перед дверью на колени и поцеловала перстень, одетый на лапу страховидной саламандры, фигура которой украшала дверь. Произнесла несколько заклинаний из числа действенных, а потому затертых, и дверь отворилась.

Герфегест стоял неподвижно. За спиной его покоились в ножнах теперь целых три меча. Один – свой собственный. А два других принадлежали раньше Стагевду. Хармане и Стагевду, разумеется.

– Можешь открывать, – сказала Хармана. Герфегест, весьма удивленный скоротечностью магического действа, вошел внутрь Овальной комнаты, на поиски которой они с Харманой потратили долгих два часа. «Когда я была здесь в прошлый раз, она была в правом крыле», – смущенно сказала Хармана, когда они нашли-таки искомый коридор.

Овальная комната была похожа на яйцо изнутри. Скорлупа этого яйца была бордового цвета. «Цвет Великой Матери Тайа-Ароан, Хуммер ее раздери», – отметил про себя Герфегест. В центре комнаты возвышался круглый дырчатый шар, вырезанный неким искусным каменотесом из цельного куска благородной яшмы. Рядом с шаром Герфегест приметил что-то вроде жертвенного алтаря. Оставалось только гадать о предназначении дыр, которыми был изрешечен бордовый шар. Как и о предназначении самого шара. Впрочем, на своем веку Герфегест повидал столько предметов, чье назначение так и осталось туманным, что удивление его уже давно перестало быть побудительным мотивом к тому, чтобы задавать глупые вопросы.

Войдя в комнату, Хармана отвесила земной поклон, побудив Герфегеста последовать своему примеру. Затем, грациозно поводя бедрами, она подошла к шару и возложила на жертвенник венок, сплетенный из черных лебединых перьев – она сплела его незадолго до того, как они отправились на поиски Овальной комнаты. Не пожалев своего веера, чью силу не раз приходилось видеть Герфегесту и остальным Га-мелинам. Когда венок из перьев коснулся жертвенника, в его центре вспыхнуло бордовое пламя, тут же сожравшее принесенное.

– Жертва принята, – удовлетворенно сказала Хармана. – Теперь давай сюда мечи.

Ступая по изумрудно-зеленому ворсу богатого ковра, Герфегест подошел к ней и передал ей оружие. Мечи Стагевда.

– Мы должны вложить в них всю свою силу без остатка. Всю силу стали, звенящей в глубинах нашей страсти. Всепроникающую, словно Первопричинный Ветер, нежность. Помыслы друг о друге. И даже больше. Все воспоминания о том, что было, и надежды на то, что будет. И тогда эти мечи будут вновь освящены нашим сакральным союзом, – сказала Хармана.

Герфегест поцеловал ее бледные, но от этого еще более зовущие уста. Он знал, что сейчас будет любить ее. Сейчас.

Хармана мягко отстранила его руку, обвившую ее талию. Таинственно улыбнулась – как будто извиняясь – и подошла к бордовому шару. Вдруг резким выверенным движением она извлекла из ножен один из мечей. Осмотрела лезвие. Поцеловала лезвие. И вложила его в одно из отверстий, проделанных в шаре. Меч вошел на удивление легко и складно. Словно бы в ножны работы опытного оружейника. То же она сделала и со вторым мечом.

– Если судить по количеству отверстий в шаре, в Овальной комнате можно освятить целый арсенал, – иронично заметил Герфегест, наблюдавший за приготовлениями своей возлюбленной.

– Можно. Но где они, те нелюди, способные пожертвовать на это столько своей жизни? – печально улыбнулась Хармана.

Когда мечи были водружены в отверстия в бордовом шаре, все остальные отверстия закрылись в одно мгновение. Словно бы глаза рыбы миог. Герфегест не удивлялся. Удивляться в таких местах – это значит попусту тратить свое время.

Хармана подошла к нему и обвила шею Герфегеста руками. Не тратя времени, верткие пальцы Герфегеста расстегнули сначала одну бирюзовую застежку, затем другую, третью. Кисейные рукава ее одежд упали на пол, обнажив белые, словно мрамор, плечи. Четвертую и пятую… юбка из тяжелого черного бархата осела на пол, и стройные ноги Харманы, обутые в столь любимые Герфегестом сандалии, выпростались из-под кисейного белья. Герфегест разомкнул застежки на лифе, и высокая упругая грудь Харманы выпорхнула ему навстречу, словно белая лебедь из заводи.

Ароматы редчайших благовоний, которыми были пропитаны одежды Хозяйки Гамелинов, наполнили Овальную комнату. Герфегест поцеловал ее волосы и вынул все пять заколок, удерживавших ее пепельно-серебристые кудри в затейливой прическе. Заколки попадали на ковер бесшумно, словно желтые листья в осенней роще. Теперь на Хармане не оставалось ничего, что отличало бы ее от простой крестьянской девушки. Девушки, чья красота свела бы с ума любую завистливую благородную даму. И все-таки на крестьянскую девушку она не походила ни взглядом, ни телом, ни повадкой. «Даже изгиб ключиц выдает в ней Хозяйку Благородного Дома», – заметил Герфегест и покрыл поцелуями ее нежные длинные пальцы. Перстень Конгетларов – вот единственное, о чем забыл Герфегест, наслаждаясь первозданной наготой своей возлюбленной.

Дыхание Харманы участилось. Ее пальцы искали тела Герфегеста с такой настойчивостью, а губы были столь бесстьвдны и нежны, что Герфегесту показалось, будто кровь вот-вот закипит в его жилах. Когда Хармана присела на корточки, обхватив правой рукой его колени, а левой ласкала его чресла, Герфегест понял, что не в состоянии продолжать любовную игру в прежней отстраненной манере. Всякие игры должны в конце концов уступать место для воистину правдивой страсти.