Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой волк... Моё дитя... Моя жизнь... Моё дыхание, — шептала она.
Сжимая её пальцы своей единственной рукой, он прильнул к ним губами. Другая её ладонь легла ему на макушку, вливая в него свет Источника, а вокруг них просыпался сад и подавали свои голоса птицы. Первый утренний луч озарил их: его — коленопреклонённого и прильнувшего к прекрасной нежной руке, и её — склонившую к нему свой светлый лик, сияющий внутренней мудростью и неземной любовью. Водопад серебряных волос ниспадал ей на спину, а голова была увенчана корзинкой из кос и заколками-листочками со сверкающими камнями. Луч, падая на её голову, превращался в нематериальный венец, в духовную корону, которую нельзя было снять или надеть руками. Её можно было только заработать трудом своей души. Волк впитывал отблеск этого сияния, его сердце наполнялось им, а за спиной раскидывались два крыла. Каждое из них питала светом одна из двух самых драгоценных женщин в его жизни.
Эпилог, часть 1. Рука. Семья. Вознесение Волчицы
В комнату на втором этаже лился яркий свет, озаряя корону из кос на склонённой над книгой голове Онирис. Подняв взгляд от страницы, она устремила его в высокое, от потолка до пола, окно и с улыбкой наблюдала, как батюшка Тирлейф с Веренрульдом сажали цветы на очередной клумбе. Сад ещё не принял своего окончательного вида, деревья и кусты в нём были молодые и давали не слишком много тени; спрятаться от жарких лучей можно было в нескольких беседках, увитых быстро растущими лианами с крупными цветами. В одной из таких беседок стоял стол, за которым Ниэльм занимался с учителем математикой — готовился к поступлению в Корабельную школу. Учился он прилежно и старательно, с азами морских дисциплин его знакомили Арнуг и Эвельгер. Пока это была лишь подготовка почвы, на которую предстояло упасть зёрнам более глубоких знаний.
— Так, а теперь полей его водичкой, — сказал батюшка Тирлейф, когда саженец цветочного кустика обрёл своё место на клумбе.
Веренрульд усердно направил под него струю воды из лейки, а батюшка Тирлейф приговаривал:
— Вот так, мой родной, хорошо. Аккуратнее, не лей сильной струёй, земля размывается. А лучше воспользуйся ситечком. Давай его наденем на лейку, так будет гораздо лучше.
Двенадцать молодых кустиков йордхуббе уже приносили первые урожаи. Им после посадки требовалось не особенно много времени, чтобы вступить в плодоношение — как правило, они начинали давать плоды в тот же год. Мальчики обожали эту ягоду и лопали её так безудержно, что Веренрульд однажды даже сыпью покрылся. Решено было, что его аппетит следует держать под контролем.
Онирис задремала в кресле с откидывающейся спинкой. Под её домашним голубым кафтанчиком проступал округлившийся живот. Беременность проходила прекрасно, лишь порой её сражали приступы сонливости — как сейчас, например.
— Милая, не спи под лучами, головку напечёт, — тихонько сказал Эвельгер, склонившись над нею.
Онирис не проснулась. Он с минуту полюбовался её разглаженным дрёмой лицом, лёгкой улыбкой в уголках губ и тенью от пушистых ресниц на щеках. Решив не тревожить её сон, Эвельгер бережно вынул её из кресла, отнёс на кровать, осторожно уложил и снял с её изящных ножек туфельки. Припекало, и он отдал дому распоряжение увеличить прохладу в комнате. Обернувшись в дверях, он бросил взгляд на живот Онирис, в котором подрастали и готовились появиться на свет девочки-близняшки.
О том, что у неё будет сразу двое детей, Онирис узнала из сна ещё до того, как позвала Эвельгера в мужья. Она очутилась в уютном маленьком саду, который тотчас узнала, потому что сама когда-то водворила душу матушки Темани сюда. Матушка сидела на крылечке своего домика, в котором стоял рабочий стол с креслом.
«Дорогая, мне назначены земные жизненные уроки, в которых я не преуспела в прошлый раз, — сказала она. — Мне предстоит продолжить учиться любить... Любить мудро и правильно. Я думаю, лучшей учительницы, чем ты, не найти. Ты не против, если мы с тобой поменяемся ролями?»
Онирис бросилась к матушке и обнялась с нею.
«Конечно, я буду только рада! — воскликнула она со светлыми слезами. — Но знаешь ли ты, чья душа в теле Эллейв? Тебя это не смущает?»
«Мне это известно, — ответила родительница. — Я говорила и с ней. Ей хотелось бы исправить и загладить свои дурные и жестокие поступки... В той жизни у нас с нею любви не получилось, было одно страдание. Сейчас мы хотим попробовать построить нечто светлое и прекрасное. Я не буду помнить былого, когда приду на землю, а вы — будете. Но вы не должны рассказывать мне об этом. На вас ляжет непростое бремя знания, которое следовало бы оставить в прошлом, но обстоятельства так сложились, что вам придётся нести его. Это очень сложный и тяжёлый опыт, задачка со звёздочкой. Но вы уже успешно справляетесь с таким видом задач... Мои мальчики тоже не должны знать, что их племянница когда-то была их матушкой. А на Ниэльма я, конечно же, не обижаюсь за то, что матушкой он зовёт Эллейв. Это правильно, этому и следует быть. Она стала для него гораздо лучшей родительницей, чем я. По духовному уровню я и впрямь дитя, а ты выше и мудрее меня, тебе следует быть моей матушкой и наставницей».
Возвращаясь из сна на землю, Онирис обернулась и увидела, как матушка вынесла из домика стопку листков со стихами. Вокруг сада плавали тени: это души поэтов искали вдохновения. Матушка отправляла в полёт листок за листком, и те исчезали за пределами сада — вероятно, там их улавливали жаждущие творцы. Кто же будет вдохновлять их, когда матушка уйдёт на землю? Вероятно, кто-то займёт её место. Пустовать оно, безусловно, не будет. А матушка и в Чертоге Вечности без работы не осталась, не бездельничала.
Этим разговором Онирис поделилась с госпожой Игтрауд и матушкой Аинге. Они благословили её на этот опыт. Онирис было любопытно, останется ли с родительницей её поэтический дар в новой жизни, и матушка Аинге ответила утвердительно, а госпожа Игтрауд улыбнулась. Она предвкушала новую задачу — воспитать из бывшей соперницы творческую преемницу. Нет, не подмять её под себя, не вылепить
