Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Стип провел меня до трамвая. Дома меня обуял Татан, заставляя без конца разглядывать папку с японскими гравюрами, и вообще ничего мне не дает делать. Наши ушли на заседание жилищной комиссии: наш жилец художник Тырса не желает платить за коммунальные услуги. К чаю пришел Стип, и мы снова перебирали наши заграничные впечатления. Постепенно они слагаются в «легенду» и приобретают какую-то «литературную жизнь». Кстати, в «Красной газете» мое интервью со Старком, как будто и точно, лишь фамилии литераторов перековерканы, но я все же себя абсолютно не узнаю. Придраться нельзя, а все существенное, весь аромат исчезли.

Кончил раскрашивать вид с террасы Дворца (где стоит Наполеон). В 11 часов П.П.Добычин, едущий в Москву и надеющийся там продать мои акварели. Я ему даю три Версаля (из книги Нотгафта растрепанных) и повторение петергофского Нептуна. Он их оценивает по 12 червонцев. Дай Бог.

В Эрмитаже получил жалованье, милостиво сосчитанное мне с одиннадцатого дня моего приезда. Вышло 26 рублей золотом.

Почти все время в Эрмитаже пропадал в библиотеке, куда поднялся и Владимир Кузьмич Макаров. Я читаю его интересную антологию на гатчинские темы. Начинает получаться какой-то журнал[31]. Очень милы наши дамы Щербачева и Каменская.

С 4-х часов у Кругликовой. Снова приходится излагать свою «легенду» (и снова ее еще раз вечером Мише Циммерману). Приходят «на меня» Воинов, Гауш, Анна Петровна Остроумова-Лебедева, Костенко, Стип и опоздавший Белкин. Кругликовой удалось сохранить свою квартиру, несмотря на интриги ее жильца актера Любоша. Констатировали все вместе, что за последние месяцы положение изменилось к худшему. В воздухе (при большой всеобщей усталости и деморализации) снова — сплошная тревога ввиду засилья представителей доктрины (большевиков) или просто грубой силы, совсем тяжело совести (хор солдат поет на улице антирелигиозные кощунственные песни).

Возвратились со Стипом, которого обуял Татан с японскими гравюрами.

К чаю Миша Циммерман в отчаянии от дел Мариинского театра. Едва ли царство Лапицкого скоро кончится. Приглашен он был Кристи, когда тот увидел, что Экскузович не может ладить с Купером. Экскузович пошел на это, рассчитывая, что или Купер выживет Лапицкого, или наоборот, но ошибся. Купер поджал хвост (в общем, он «смотрит в лес», но хочет обставить свою ретираду с как можно большей чинностью и избегает скандала). Лапицкий вообще держит себя с предельной наглостью, достаточно хитер, чтобы делать какой-то реверанс перед Купером. Тем не менее, он заставил последнего принять свой новый перевод «Кармен» (всем пришлось переучивать роли), включить танцы из Аргентины во второй акт…

В театре царит уныние, но деньги платят благодаря тому, что заведующий изыскал средства от Петросовета, который ассигнует суммы от клуба в Европейской гостинице специально для Актеатров. Сколько же там должно быть денежного оборота, если этих отчислений накапливается 60 000 рублей в месяц!

В Эрмитаж пробиваюсь в переднюю через густые толпы экскурсий учащейся молодежи, дурно пахнущих. Господи, какое это все уродство, какие глупые недоразумения. Вальдгауэр познакомил меня со списком своих кандидатов для Кики. Оказывается, нужно о каждом сообщить подробные сведения. Но этого мало. Сам Кики вас проверяет, опрашивает благодетельствуемого. Это ново и недостойно. И в общем мне опротивела вся эта американщина. Время ее прошло. Сережа Зарудный забросал меня вопросами о заграничной жизни… Сидоровы поехали в музейный фонд за последней партией картин Салтыковых. Вот и это гнездо разорено, и вся хитрость Герарда и Анны Алексеевны не помогла. Говорят, они уехали в самый последний момент до своего ареста через Москву. После этого вещи остались на местах (там живут служащие Салтычихи), но в общем аппарат государственного ограбления и их забрал. Ох, жутко. Сами Герарды живут в Дрездене, и не плохо. У старика Оболенского каким-то чудом построен там дом.

Старик Ильин, заменяющий Тройницкого, очень взволнован принятым им в отсутствие директора единоличным из-за спешки (Ятманов насел) решением примкнуть к СССР, а не к РСФСР (почему-то его учреждение зависит от этого, а не дается свыше, тогда как Акмакульт остается в РСФСР), иначе говоря, Фармаковский теряет свое касательство к Ольвии, Орбели — к Кавказу и т. д. Но я уверен, что Тройницкий лишь поблагодарит его.

Заходил к Марочке [жене Тройницкого Марфе Панченко]. Она больна и плохо выглядит… За ней ухаживала мать того молодого человека, которым она интересуется, к которому частенько ходит (Ате она призналась в своей чрезвычайной потребности в молодом мужчине). Тройницкому все это как будто известно. Он друзьям заявил: оставляет Марфе Андреевне полную свободу!

У Альбера был «коммунист» Иванов, принес на экспертизу свернутую в трубу очень приятную картину круга Чима да Конельяно «Сон Магдалины». Ее продает какой-то раскассированный чиновник, имевший касательство к обыскам сейфов и получивший ее якобы в награду за свои труды в этой области. Просили за нее 15 червонцев, что Иванов готов заплатить после моего одобрения. Он не унывает и даже на угрозу установления твердых цен смотрит благодушно: никогда-де цены не поднимутся при колоссальных запасах у государства нормированных средств и больших государственных складов.

Много разговоров о мощах Ленина, о системе бальзамирования и охлаждения трупа. Все видят в этом желание получить нечто новое — культ мощей. И все это может пригодиться, когда лет через пяток решатся ввести и новую эру. Быть может, как бы после этого не пошла мода на эры! Однако это основоположение коммунистического культа мертвых не лишает надежды плодить уйму бесчисленных анекдотов и острот на тему о Ленине, вступающем в рай.

Я в очень деморализованном настроении и положительно не знаю, чем мне заняться. Раскрашивание привезенных зарисовок как-то опостылело, с театром все еще не встречаюсь и не знаю, что я буду делать, а впустую не хочется что-либо начинать; заняться уборкой папок или библиотекой тоже не хочется. Ибо ко всему (к тому самому, из-за чего отчасти я сюда и вернулся) у меня странное отношение. Какая-то, я бы сказал, брезгливость. Это ведь не мое, это ведь каждую минуту у меня могут отнять. Так с чего же это я буду «убирать, изучать, сживаться» с этим! Благо я немного за эти шесть месяцев отлучки и отвык, и позабыл. Но если уж я так раздражен и чувствую, то что же требовать от среднего или случайного любителя, как можно рассчитывать на сохранение категории коллекционеров и меценатов?