Замок лорда Валентина (сборник) - Роберт Силверберг

Посреди суеты стоял в спокойном ожидании высокий, сухопарый человек старше среднего возраста с необычайной силы взглядом светлых глаз; резкие черты его лица смягчала добро-желательнейшая из улыбок. То был Насимонт — землевладелец, ставший разбойником, сам себя называвший когда-то герцогом Ворнек Крэга и верховным лордом Западного Граничья, а теперь повелением лорда Валентина получивший более благозвучный титул герцога Эберсинулского.

— Ой, ты только посмотри! — воскликнула Карабелла, которую душил смех. — Он надел ради нас свой разбойничий наряд!

Валентин с усмешкой кивнул.

Когда они впервые встретились в заброшенных развалинах древнего города метаморфов в пустыне к юго-западу от Лабиринта, герцог с большой дороги носил причудливую куртку и гамаши из густого рыжего меха пустынной крысоподобной твари, а также нелепую желтую меховую шапку. В ту пору Насимонт, разоренный и изгнанный из своих владений приспешниками лжеВалентина, которые проезжали по этим местам во время совершения узурпатором великой процессии, завел обычай грабить странников в пустыне. Теперь, когда все земли вновь принадлежали ему, стоило Насимонту пожелать, он мог бы вырядиться в шелка и бархат, обвешаться амулетами, перьями и самоцветами, но вот ведь — предпочел столь любимое им во времена изгнания неряшливо-живописное, нелепое одеяние. Насимонт всегда отличался хорошим вкусом; Валентину подумалось, что ностальгический наряд герцога в такой день был не чем иным, как проявлением особого шика.

С тех пор как Валентин познакомился с Насимонтом, минуло немало лет. Не в пример многим сражавшимся бок о бок с Валентином в заключительные дни войны за реставрацию, Насимонт не счел нужным принять назначение на должность советника короналя на Замковой горе, а пожелал всего лишь вернуться на землю своих предков у подножия горы Эберсинул, на берега озера Айвори. Добиться этого оказалось не так-то просто, поскольку, после того как Насимонт был незаконно лишен поместного титула, тот уже на вполне законном основании перешел к другим. В первые дни после реставрации правительству лорда Валентина пришлось посвятить довольно много времени решению подобных головоломок, и Насимонту в конечном итоге вернули все ранее ему принадлежавшее.

Больше всего Валентину хотелось сразу же выскочить из экипажа и бромиться навстречу старому товарищу по оружию. Но протокол, разумеется, не допускал подобных проявлений чувств: корональ не мог просто взять и нырнуть в ликующую толпу, как какой-нибудь там обычный свободный гражданин.

Вместо этого пришлось дожидаться завершения шумной церемонии размещения гвардии короналя: огромный, дородный и косматый скандар Залзан Кавол, начальник гвардейцев, орал и суматошно размахивал всеми четырьмя руками, мужчины и женщины в роскошных зеленых с золотом одеждах выбирались из своих парящих экипажей и выстраивались живым коридором, чтобы сдержать напирающих зевак, королевские музыканты заиграли королевский гимн, и прочая, и прочая… Но вот наконец Слит и Тунигорн подошли к королевскому экипажу, открыли дверцы и выпустили короналя с супругой в золотистое тепло дня.

А потом под руку с Карабеллой пришлось пройти между двойными рядами гвардейцев ровно половину расстояния до Насимонта и ждать, пока герцог подойдет, поклонится, сделает знак Горящей Звезды и еще более церемонно склонится перед Карабеллой…

Валентин рассмеялся, шагнул навстречу, заключил тощего старого разбойника в объятия и крепко прижал его к себе, после чего они вместе двинулись сквозь расступающуюся перед ними толпу к возвышающемуся над праздничной суматохой гостевому помосту.

Начался большой парад, достойный визита короналя: музыканты, жонглеры, акробаты, наездники, клоуны, дикие звери самого устрашающего вида, которые в действительности были вовсе не дикими, а вполне ручными; одновременно с артистами в живописном беспорядке шествовали горожане и, проходя мимо помоста, приветствовали высокого гостя:

— Валентин! Валентин! Лорд Валентин!

А корональ улыбался, махал рукой, аплодировал… в общем, делал все то, что и ожидают от короналя в ходе торжественной церемонии, все то, что он обязан совершать, дабы всем своим видом демонстрировать радость, одобрение и единство с народом. Несмотря на всю присущую ему жизнерадостность, Валентин лишь усилием воли принуждал себя веселиться: темный сон, привидевшийся ему в Лабиринте, никак не желал забываться. Однако умение владеть собой все-таки победило, и он улыбался, махал рукой и аплодировал в течение нескольких часов.

Прошло полдня, и праздничное настроение заметно улеглось: разве могут люди, даже в присутствии короналя, радоваться и ликовать с равным усердием час за часом? После того как волна всеобщего возбуждения несколько схлынула, наступил момент, который всегда угнетал Валентина: в глазах окружавшей его толпы он увидел жгучее, испытующее любопытство, напомнившее ему о том, что для большинства обитателей планеты корональ не более чем титул, корона, горностаевая мантия и строка в летописи. Они воспринимают его как нечто странное и непостижимое, как некое священное чудовище, недоступное пониманию и даже устрашающее. Но вот последние участники парада промаршировали мимо помоста, крики сменились негромкими разговорами, бронзовые тени удлинились, в воздухе повеяло прохладой.

— Не пройти ли в мой дом? — спросил Насимонт.

— Думаю, пора, — ответил Валентин.

Особняк Насимонта оказался причудливым сооружением. Он располагался напротив обнажившегося пласта розового гранита и своими формами напоминал некое громадное крылатое, но бесперое существо, присевшее передохнуть. По правде говоря, особняк по сути был всего лишь шатром, но таких размеров и столь необычного вида, что Валентин в первый момент даже оторопел. Тридцать или сорок высоченных столбов поддерживали огромные, взмывающие кверху крылья из туго натянутой темной ткани: они поднимались на поразительную высоту, опускались почти до самой земли, опять шли вверх под острыми углами и замыкали пространство. Создавалось впечатление, что шатер можно разобрать в течение часа и перенести к другому склону; и все же он производил впечатление мощи и величия, парадоксального сочетания монументальности и прочности с воздушностью и легкостью.

Внутри ощущение постоянства и прочности еще более бросалось в глаза. Толстое ковровое покрытие темно-зеленого цвета с вкраплениями алого — в стиле Милиморна, — пришитое к нижней стороне полотна крыши, придавало ей яркости и нарядности; тяжелые стойки окольцовывал мерцающий металл, а пол устилал тонко нарезанный, искусно отполированный бледно-фиолетовый сланец. Обстановка была незатейливой: диваны, длинные массивные столы, несколько старомодных шкафчиков, комодов, что-то еще — но зато все добротное и по-своему величавое.

— Этот дом хоть немного напоминает тот, сожженный людьми узурпатора? — спросил Валентин, оставшись наедине с Насимонтом.

— По конструкции — один к одному, мой лорд. Оригинал, как вы помните, был задуман шестьсот лет тому назад самым первым и величайшим из Насимонтов. При восстановлении мы воспользовались старыми планами, не отступив от них ни на йоту. Часть мебели я истребовал от кредиторов, а остальное — копии. И плантация тоже восстановлена в том виде, в каком она была до пьяных дебошей. Заново выстроена дамба, осушены поля, вновь посажены фруктовые деревья: пять лет упорной борьбы — и от опустошений той злополучной недели не осталось даже следа. И все это только благодаря вам, мой лорд. Вы помогли мне подняться на ноги — и восстановили целостность всего мира…

— Молюсь, чтобы так оно и было.

— Так и будет, мой лорд.

— Ты так полагаешь, Насимонт? Думаешь, нам уже не грозят неприятности?

— Какие неприятности? — Насимонт легонько прикоснулся к руке Валентина и повел к широкой терассе, с которой открывался великолепный вид на все его владения. В лучах заката и мягком отсвете развешенных на деревьях желтых воздушных шаров-светильников Валентин увидел продолговатую лужайку, спускавшуюся к тщательно возделанным полям и садам, а за ними — безмятежный полумесяц озера Айвори, на светлой поверхности которого неясно отражались многочисленные вершины горы Эберсинул. Откуда-то доносилась музыка — похоже, кто-то перебирал струны; несколько голосов слились в негромкую песню, последнюю в этот праздничный день. Все здесь навевало мысли о покое и процветании. — Неужели, мой лорд, глядя на все это, вы можете поверить, что в мире существуют какие-то неприятности?

— Я понимаю тебя, дружище. Но с твоей террасы открывается вид далеко не на всю планету.

— Мы живем в самом безмятежном из миров, мой лорд.

— Так оно и было много тысячелетий подряд. Но как долго еще продлится его безмятежное существование?