Замок лорда Валентина (сборник) - Роберт Силверберг

— Когда ты был жонглером и впервые узнал о своем высоком предназначении, тебе казалось, что и твой внутренний огонь погас.

— Но он разгорелся, Карабелла, и прежнее «я» вновь заняло место в моей душе! И не покидает ее. Я нередко ощущаю тяжесть короны — но, откровенно говоря, ни разу не пожалел о том, что ношу ее.

— А Элидат пожалеет?

— Подозреваю, что да. Сейчас, в мое отсутствие, он играет роль короналя. Я предполагаю, что особого удовольствия он не испытывает. К тому же ему уже за сорок. А короналем должен становиться человек молодой.

— Сорок еще не шестьдесят, — усмехнулась Карабелла.

Валентин пожал плечами.

— Не спорю, любимая. Но позволь тебе напомнить, что если все пойдет, как я задумал, то повода к выборам нового короналя не будет еще долго. А тогда, полагаю, Хиссун будет готов, а Элидат великодушко посторонится.

— А проявят ли остальные лорды Горы такое же великодушие?

— Куда они денутся? — хмыкнул Валентин, предлагая ей руку. — Пойдем, нас ждет Насимонт.

Глава 13

Поскольку наступил пятый день пятой недели пятого месяца — священная годовщина исхода из древней столицы за морем, то перед встречей с лазутчиками из отдаленных провинций Фараатаа должен был исполнить важный обряд.

В это время года дожди в Пиурифэйне шли два раза в день: за час до рассвета и на закате. Ритуал Велализиера следовало творить в темноте и сухости, поэтому Фараатаа приказал себе проснуться в тот ночной час, известный под названием Час Шакала, когда солнце еще стоит на востоке — над Алханроэлем.

Не разбудив никого из спавших рядом с ним, он выбрался из легкой плетеной хижины, сооруженной накануне, — из соображений безопасности Фараатаа и его спутники находились в постоянном движении, — и шмыгнул в лес. Воздух был, как обычно, напоен влагой, однако ничто пока не предвещало утреннего дождя.

В мерцании звезд, проглядывавших сквозь разрывы в облаках, он различил и другие фигуры, спешившие к лесным зарослям, но окликать их не стал. Они тоже хранили молчание. Обряд Велализиера исполнялся в одиночестве, что являлось личным выражением всенародной скорби. О нем никогда не говорили, его просто исполняли на пятый день пятой недели месяца, а когда чьи-то дети достигали совершеннолетия, то их обучали обряду, всегда испытывая при этом стыд и печаль; так полагалось по обычаю.

Фараатаа углубился в лес на предписанные триста шагов и оказался у скопления стройных, устремленных ввысь гибарунов, но совершить обряд надлежащим образом ему мешали светящиеся колокольчики, гроздьями свисавшие из всех трещин и отверстий в стволах деревьев и распространявшие вокруг резкое оранжевое свечение. Он подыскал неподалеку старое величественное дерево двикка, в которое какое-то время тому назад угодила молния: зияющее в нем громадное обугленное отверстие, поросшее по краям молодой корой, могло послужить храмом. Сияние колокольчиков сюда не проникало.

Стоя обнаженным внутри гигантского шрама двикки, Фараатаа сотворил сначала Пять Изменений.

Его кости и мышцы текли, клетки кожи видоизменялись сами собой, и он превратился в Красную Женщину, затем стал Слепым Великаном, а потом — Человеком Без Кожи, во время четвертого Изменения принял вид Последнего Короля, а следом, сделав глубокий вдох и собрав все свои силы, превратился в Грядущего Принца. Пятое Изменение требовало от Фараатаа сильнейшей внутренней борьбы: ему приходилось менять очертания не только тела, но и самой души, из которой следовало удалить всю ненависть, жажду мщения и стремление к разрушению. Грядущий Принц выше всего этого. Фараатаа не надеялся возвыситься до такого состояния. Он знал, что в его душе нет ничего, кроме ненависти, жажды мщения и стремления к разрушению: чтобы стать Грядущим Принцем, ему следовало пройти полное внутреннее очищение, но он был не готов к нему. Однако существовали способы приблизиться к желаемому состоянию. Он грезил о том времени, когда все, ради чего он действует, будет выполнено: враг падет, покинутые земли обретут прежних хозяев, обычаи восстановятся, мир родится заново. Он мысленно переносился в ту эпоху и позволял ликованию овладевать собой, усилием воли выбрасывал из души все, что напоминало о поражении, изгнании, потерях. Он видел, как наполняются жизнью жилища и храмы мертвого города. О каком возмездии может идти речь, когда перед мысленным взором возникает такая картина? Разве еще остается враг, которого следует ненавидеть и убивать? Странное и восхитительное ощущение покоя охватывало его душу. Наступил день возрождения; в мире все прекрасно; боль исчезла навсегда, и снизошло спокойствие…

В тот же миг миг он принял вид Грядущего Принца.

Сохраняя образ — для этого требовались уже меньшие усилия, — он опустился на колени и из камней и перьев сложил алтарь. Поймав двух ящериц и ползающего по ночам бруула, он принес их в жертву, испустил Три Воды — слюну, мочу и слезы; набрав гальки, выложил ее в форме крепостной стены Велализиера. Перечислив вслух Четыре Печали и Пять Скорбей, он вновь преклонил колени и стал есть землю. Видение погибшего города заполнило его разум: крепостные стены из голубых валунов, королевские палаты. Площадка Неизменяемости, Столы Богов, шесть высоких храмов, Седьмой — оскверненный. Алтарь Гибели, Дорога Прощания. Все еще сохраняя ценой некоторого напряжения образ Грядущего Принца, он поведал самому себе предание о падении Велализиера, переживая древнюю трагедию и одновременно ощущая на себе милосердие и благодать Принца, что позволяло постигать потерю великой столицы не через боль, а через истинную любовь, видя в ней необходимую стадию странствий своего народа, неизбежную и неминуемую. Когда он понял, что сумел проникнуться истиной, то позволил себе видоизмениться, поочередно переходя из формы в форму: Последний Король, Человек Без Кожи, Слепой Великан, Красная Женщина и, наконец, Фараатаа из Авендройна.

Вот и все.

Когда начали падать первые капли утреннего дождя, он лежал распростершись, уткнувшись лицом в поросшую мягким мохом землю.

Через некоторое время Фараатаа поднялся, собрал камни и перья своего маленького алтаря и вернулся к хижине. Благодать Грядущего Принца все еще окутывала его душу, но теперь он уже стремился избавиться от этого кроткого чувства: пришло время дневных забот. Ненависть, разрушение, месть не должны касаться души Грядущего Принца, но они суть необходимые орудия в деле становления его царства.

Он подождал, пока перед хижиной после совершения обряда соберется достаточное количество братьев, чтобы приступить к вызыванию водяных королей. Один за другим они становились вокруг, занимая определенное положение: Аарисиим положил руку на правое плечо Фараатаа, Бенууиаб — на левое, Сиимии прикоснулся к его лбу, Миисиим — к поясу, а остальные расположились концентрическими окружностями вокруг пятерых, взявшись за руки.

— Пора, — сказал Фараатаа. Мысленные усилия соединились и устремились в пространство.

— Морской брат!

Усилие было настолько могучим, что Фараатаа почувствовал, как его форма перетекает и видоизменяется сама по себе, как у ребенка, который только учится пользоваться своими способностями. У него появлялись перья, когти, шесть страшных клювов; он становился билантуном, сигимойном, фыркающим свирепым бидлаком. Стоявшие вокруг фараатаа сжимали его все крепче, хотя посыл был настолько мощным, что некоторые из них тоже стали видоизменяться от формы к форме.

— Брат! Услышь меня! Помоги мне!

И из бездонных глубин возникли очертания громадных темных крыльев, медленно поднимающихся и опускающихся над титаническими телами. Раздался голос, подобный набату сотни колоколов:

— Слышу, мой земной брат.

Голос принадлежал водяному королю Маазмурну. Фараатаа знал их всех по музыке мыслей: Маазмурн — колокола, Гироуз — поющий гром, Шейтун — негромкая и печальная дробь барабана. Великих королей насчитывалось несколько десятков, и каждого из них можно было безошибочно узнать по голосу.

— Неси меня, о Король Маазмурн!

— Приди ко мне, о земной брат!

Фараатаа ощутил притяжение и поддался ему. Оставив тело, он в единый миг оказался над морем, а еще через мгновение погрузился в него и стал одним целым с Маазмурном. Его охватил исступленный восторг: это слияние, эта общность захлестывали душу наслаждением, как исполнение всех желаний, и чувство было настолько могучим, что само по себе могло бы стать пределом стремлений, чего, впрочем, никак нельзя было допустить.

Необъятный разум водяного короля напоминал океан — такой же бескрайний, всеобьемлющий, беспредельно глубокий. Опускаясь все ниже и ниже, Фараатаа потерялся в нем. Но он ни на секунду не забывал о своей миссии. Могущество водяного короля позволяло ему сделать то, что самому Фараатаа было не по силам. Он собрался, сосредоточился и со своего места посреди теплого, убаюкивающего простора стал передавать послания, ради которых здесь и оказался.