Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

Югов, по меркам партии фигура куда более тяжелая. Подпольщик с довоенным стажем и смертным приговором, командир партизанской зоны, на личной заметке у тов. Сталина, свояк Михаила Шолохова, искренне считавший себя жертвой культа личности, поскольку, отстраненный от руля, сидел на постыдно мелкой должности.

Досадно плохо повел себя и казавшийся вполне лояльным Георгий Чанков, из эмигрантов уровня куда выше червенковского. Тоже на виду у тов. Сталина — настолько, что чуть не стал вождем, когда выбирали замену покойному тов. Димитрову. А к нему привычно примкнул, позволяя себе больше не скрывать, что очень сомневается в величии вождя, еще один авторитетный эмигрант — Райко Дамянов.

И что самое скверное, поскольку у очень многих на тов. Червенкова был большой зуб (кому-то чего-то недодал, кого-то недооценил, кого-то обхамил), интриганы быстро обрастали собственными «обоймами», требуя введения коллегиальности. А Москва, где «коллегиальность» как раз цвела буйным цветом, их в этом плане полностью поддерживала.

Пришлось отступать. В феврале-марте 1954 года на VI съезде пост генерального секретаря, царя и бога, вновь отменили, заменив секретариатом из трех человек, однако тов. Червенков остался председателем Политбюро и одновременно премьер-министром, то есть, по сути, по-прежнему вождем. На пост же первого секретаря (как предполагалось, сугубо технический) он протолкнул тов. Живкова, которого с полным на то основанием считал абсолютно верным себе человеком и притом слишком слабым, чтобы стать опасным.

Сложилась парадоксальная ситуация. Кремль — в лице тов. Хрущева — требовал «десталинизации» и борьбы с культом личности. Отказаться не было никакой возможности, а заниматься этими неотложными задачами, вот ведь парадокс, должен был «болгарский Сталин», совершенно не понимавший, как и за что бороться, да плюс к тому и чувствовавший, во что это может вылиться лично для него. Незадача, что и говорить.

В итоге «новый курс» в Болгарии реализовывали мало, частично, с оговорками (пару законов отменили, лагерь закрыли, да и всё) и с кляузами в Москву. Естественно, Никите Сергеевичу, готовившему XX съезд, всё это очень не нравилось, и лично тов. Червенков, по статусу общавшийся в основном с тов. Маленковым, не нравился тоже. Зато нравился тов. Живков: с ним первый секретарь ЦК КПСС общался часто, по ходу — сам тот еще аппаратный интриган! — быстро поняв, кто реально контролирует в Софии «обойму» переставшего быть адекватным запросу времени премьера.

Ну и... Сколько-то времени сосуществовали, а потом пришла весна 1956-го и с ней — XX съезд, ставший холодным душем для очень многих, включая тов. Червенкова, особенно после представления на Политбюро доклада тов. Живкова, подготовленного к пленуму по итогам XX съезда, не провести который было невозможно. Ведь вождь верил своему протеже, как родному, продвигал его, — но тов. Живков мало того что внезапно оказался антисталинистом, так еще и обвинил в «культе личности» самого тов. Червенкова.

Естественно, вождь сказал: «Нет!». В ответ на это тов. Живков сказал, что не при культе живем, и обратился к прочим товарищам — Югову, Чанкову, Дамянову, и товарищи сказали: «Да!». А когда вождь опять сказал «Нет!», привычно стукнув кулаком по столу, тов. Живков набрал номер телефона тов. Приходова, посла СССР, и тот сообщил, что если есть какие-то разногласия, то в Москве, в ЦК КПСС, тов. Хрущев охотно всё разъяснит.

И на самом деле полетели. И тов. Хрущев охотно всё разъяснил, сообщив, что «сталинизм не пройдет». Если кто нагрешил, нужно каяться, тем паче что все товарищи согласны, а тов. Живкова в обиду заскорузлым сталинистам Москва, даже не надейтесь, не даст. И радуйтесь, Вылко, что доклад еще такой мягкий: тов. Живков, судя по всему, очень хорошо к вам относится. Ясно? Добре. Счастливого пути, дорогие товарищи, удачного пленума!

МОЛИСЬ И КАЙСЯ!

Вариантов не было: гром грянул. Причем куда громче, чем ждал тов. Червенков. Сперва-то для него всё шло по версии скверной, но лучшей из худших. Выйдя на трибуну, первый секретарь говорил об ужасах культа личности, об идеологической вредности этого явления, о «проявлениях зазнайства» и «нарушениях принципов коллегиальности в руководстве партии», — и это было вполне ожидаемо, достаточно округло, относительно терпимо и не очень страшно.

По окончании первой части, перед перерывом, «лучший друг болгарского народа» попросил слова. Получил. С надрывом признал свою «тяжелую вину» за все недоработки. Не скрыл, что «заболел звездной болезнью». Уточнил, что «власть — сладкая отрава». Заверил присутствующих, что готов, если доверят, отныне руководить демократично, а если не доверят, работать на любом посту, куда определит партия. В общем, всё как положено. Но...

Но на следующий день члены Политбюро, как вспоминают присутствовавшие, появились в зале слегка пришибленные, а тов. Червенков и вовсе «какой-то зеленоватый». Оказывается, был у тов. Живкова заяц в цилиндре, о котором он раньше никому ни слова не говорил и только вечером, по окончании первого дня работы, продемонстрировал коллегам: ворох показаний старых партийцев, отбывающих срок, где подробно рассказывалось, какими методами из них в МВД выбивали признания в «трайчокостовщине».

А кроме того, вишенкой на тортик, предъявили и специально привезенного из тюрьмы «пожизненника» Станислава Балана, бывшего царского секретаря, и он полночи подробно рассказывал, как лично вымолил у Его Величества помилование для друга детства и одноклассника Трайчо, который на Гешева вовсе не работал, о чем он, зэка Балан, знает от самого Гешева, тоже друга и одноклассника, который тоже написал Борису просьбу о помиловании тов. Папуаса (которого сам же и поймал), хотя и злился, что тот отказался сотрудничать.

И когда всё это прозвучало, зал, битком набитый товарищами, семь лет назад либо топившими отщепенца Костова, либо, по тогдашней малости, горячо одобрявшими расправу, встал на уши. Все понимали, что отчебучить такой фокус без санкции самого высшего северного калибра тов. Живков побоялся бы даже в мыслях. Так что, когда первый секретарь, начав с печального: «Мне мучительно стыдно, что именно я первым обвинил тов. Костова, но я так верил тов. Червенкову...» — поблагодарил за внимание и вернулся в президиум, начался дурдом.

Первой вылетела на трибуну тов. Драгойчева, семь лет назад особо люто грызшая тов. Папуаса, и воззвала к «полной проверке и восстановлению справедливости». Затем, пробившись сквозь толпу желающих, толкнул речь тов. Цанков, глава МВД, неся повинную голову за вверенную ему «службу безопасности, которая, оказывается, применяла насилие», но «настоятельно утверждая», что во всем виноват предшественник, Руси Христозов, при котором Костова повесили.

Тут же возник тов. Христозов с резким протестом: дескать, да, повесили при мне, в декабре, но в июле, когда шли допросы, МВД руководил тов. Югов. На это