В гору - Анна Оттовна Саксе

садик, посмотреть на цветы, и, отозвав Ирму в сторонку, шепотом рассказала, что родители детей убиты и она взяла мальчиков к себе.

— Дети еще не знают об ужасном несчастье, — закончила она. — Пусть сперва привыкнут ко мне, а до тех пор от них как-нибудь скрою. Ах, какие же чудовища эти немцы, Алму Лидум убили, дочку Пакалнов… И теперь вот этих — я не догадалась спросить у мальчика, как его фамилия.

— Не гнались бы эти сумасшедшие за немцами, так бы ничего… — брюзжала Ирма, равнодушная к чужому горю. — У нас и того хуже: лошадь убило, а Петеру ступню оторвало.

— Жив остался?

— Жив-то жив. Но подумай, в страдную пору — и такое несчастье. Хлеб осыпается. Нашего Яна этот сумасшедший Озол сделал волостным старшиной, или как их там теперь называют. А лошадь! Лошадей теперь так мало, сколько она по нынешним временам должна стоить, — жаловалась Думиниете.

— Да, да… — протянула Балдиниете, не зная, как утешить родственницу. — Слушай, уже наступает вечер. Будем говорить прямо. Нам ведь не придется ехать к чужим людям искать крова?

— Что поделаешь, осенью нового дома не построишь, — ответила Думиниете, косясь одним глазом на сад, так как мальчик подошел близко к яблоне, под которое валялись опавшие яблоки.

— Дома не построю, но я думала, что вы как родственники на зиму уступите нам угловую комнатушку, — спокойно объяснила Балдиниете. — Все равно пустует.

— Я, право, не знаю… — растерянно отговаривалась Ирма. — Сам еще не вернулся из больницы…

В первый миг она забыла, что комнатка и зал набиты наворованными вещами, но затем спохватилась и энергично замахала обеими руками:

— Нет, нет, у нас никак нельзя! Если бы у тебя еще не было этих русских мальчишек… — избегая взгляда Балдиниете, она наблюдала за ее лицом: может быть, родственница, попав в безвыходное положение, откажется от ребят.

— Мальчики останутся со мной, — решительно сказала Балдиниете.

— Нет, нет, такую обузу — чужих детей к себе в дом не возьму! — еще тверже заявила Ирма. — Разве от них можно будет яблоко уберечь или что-нибудь другое. Если бы они хоть латыши были.

— Я вижу, Ирма, что у тебя в груди нет ни латышского, ни человеческого сердца, — с горечью вздохнула Балдиниете. — Дай тебе бог прожить свою жизнь так, чтобы не надо было идти к другим проситься, — пожелала она ей, но пожелание прозвучало как предупреждение. Позвав Володю, она велела ему повернуть лошадь. Так они уехали, провожаемые растерянным взглядом Думиниете и запахом горячих блинов.

«Дала бы хоть ребятам по блину, — с досадой подумала Балдиниете, и сама проглотила набежавшую слюну. — Скупа как яловая корова».

— Почему мы уезжаем? — грустно спросил Володя. Видно было, что он не только голоден, но и хочет спать.

— Тут нехорошие люди, — сказала Балдиниете.

Они повернули на прежнюю дорогу и поехали вперед, сами не зная куда. С заросших камышом болот поднимался холодный туман, все гуще и гуще стлался он над землею, окутывая блеклым покрывалом поля, луга и леса. Во влажном вечернем воздухе стук колес отдавался резким эхом по кустарнику и на дороге, и Балдиниете казалось, что не одна она едет, а целая вереница тихих, подавленных людей, у которых немцы сожгли дома и которым свои же соседи не дали уголка, где приютиться. Как же далеко придется ехать в ночь и туман? Не устроиться ли здесь же под какой-нибудь сосной? Но может, там уже притаилась коварная смерть, злорадно стерегущая жертву. И тогда останется лишь рука или нога и обломок колеса. Ну и пусть! Что же еще осталось в жизни? От дома — один пепел. Сыновья… сыновья где-то в далеких краях, за широкой огненной стеной. Им уже не вернуться, нечего надеяться. Какой смысл продолжать путь, всюду и всегда будут только ночь да туман. Солнце ее жизни закатилось. Его восхода — возвращения сыновей — ей не дождаться.

Малыш на ее коленях зашевелился. Он боролся со сном и тер глаза кулачками: проснувшись, сообразил, что телега все еще движется вперед, и спросил:

— Мамочка, почему ты пропала? — и обхватил шею Балдиниете. Затем оторвался и удивленными глазами посмотрел ей в лицо.

— Разве ты другая мамочка? — допытывался мальчик.

— А ты хочешь, чтобы я была твоей мамочкой? — Балдиниете прижала мальчика к груди.

— Ты будешь такая же хорошая, как моя мамочка? — спросил Ваня.

— Постараюсь, — улыбнулась она.

Где-то вдали замерцал огонек. Лошадь сама повернула вправо. Пусть идет. Ради детей надо позабыть стыд и проситься еще к кому-нибудь на ночлег. Дорога как бы знакомая. Днем-то узнала бы, но в темноте порою и свой собственный дом кажется чужим.

Слева от дороги вынырнула темная фигура с косой на плече.

— Эй, кто там едет? — раздался сильный голос Гаужена.

— Гаужен! — воскликнула Балдиниете. — Ну, конечно, это ведь дорога в «Гаужены», в темноте не узнала. Вот хорошо! Ты ведь позволишь переночевать у тебя?

— Разве тебе уже кто-нибудь не позволил, мать?

— Родственники прогнали. Ирма Думинь… — с горечью ответила Балдиниете.

— Тоже выдумала, к Думиням заезжать! — усмехнулся Гаужен и сплюнул. — Какая им от тебя может быть польза? Заезжай ко мне и живи. Таких хором, как у Думиней, у меня, правда, нет. Один сосед с берега реки уже поселился у меня. У них у всех от домов остались одни развалины. Ты не одна. Э, что у тебя там на возу шевелится? Овечка, что ли?

— Это мои новые сыновья. Только что допытывались, буду ли я хорошей матерью, — улыбнулась Балдиниете. Удивительно, куда девалась тяжесть, давившая сердце, на душе стало спокойно и бодро.

Гаужен наклонился, чтобы рассмотреть мальчиков, спросил, как звать, и, посмеявшись, хлопнул Володю по плечу:

— Молодцы ребята! Они тебе помогут дождаться твоих взрослых сыновей.

Лидумиете позвала на похороны дочки всех соседей — близких и дальних, всех, кто только знал ее Алминю. Поминки устроили, как обычно в старые времена. Правда, не было ни свиньи, ни овцы, ни даже теленка, чтобы заколоть, но сохранилась одежда — часть они увезли с собой, а часть сумели так спрятать в земле, что ни немцы, ни Петер Думинь, ни другие мародеры не смогли разнюхать. За штуку домотканого сукна и два узорчатых