Гордая любовь - Робин Хэтчер

Либби хотела жить так же. Ничто из того, что мог бы предложить мужчина, не стоит потери свободы.

Либби тяжело вздохнула, открыла глаза и вновь пустила Лайтнинга вперед. «Нет смысла волноваться», – сказала себе девушка. Он не останется. У Ремингтона есть дом в Виргинии, куда он может вернуться. Он исчезнет из ее жизни так же неожиданно, как появился. А когда он исчезнет, она оглянется на происшедшее и посмеется над собственной глупостью.

Весь следующий час Либби повторяла себе эти слова. Она повторила их столько раз, что почти поверила в них. Но, въехав на ранчо и заметив Ремингтона, который вышел из задней двери ей навстречу, она поняла, что не будет смеяться, когда он уедет.

Она поняла, что ей захочется умереть.

Ремингтон удивился огромному облегчению, которое испытал, когда увидел появившуюся вдалеке Либби. Из ее косы выбились несколько длинных прядок волос. Рубашка и брюки были покрыты тонким слоем пыли. Правая щека и кончик носа Либби оказались испачканы грязью. Выглядела она очень усталой.

Но была великолепна.

Опираясь на костыль, он направился к загону. Либби посмотрела на Уокера спрыгивая с коня, и отвела взгляд. Она набросила вожжи на верхнюю перекладину ограды и принялась ослаблять подпругу.

– Ты добралась до Мак-Грегора? – поинтересовался Ремингтон.

– Да.

– Все в порядке? Никаких неприятностей?

– Нет. А здесь? – Она посмотрела в сторону дома. – Где Сойер?

– Он пошел с Мисти и щенками к ручью. Она кивнула и повернулась к нему спиной, продолжая распрягать Лайтнинга.

Ремингтон прислонился к ограде, чтобы не опираться на раненую ногу. Ему припомнились платья в нижнем ящике комода. Интересно, подумал он, надевает ли она их хотя бы когда-нибудь? Особенно зеленое? Хотя, конечно, брюки позволяли ему любоваться ее стройными ногами и округлыми формами.

Он усмехнулся, получая от подобных мыслей немалое удовольствие.

Либби сняла седло со спины Лайтнинга и повесила его на ограду возле загона. Быстрым ловким движением она стянула со спины лошади потную попону и накинула ее на седло изнанкой кверху. Потом девушка сняла уздечку, заменив ее недоуздком и веревкой.

За годы, что он работал в Нью-Йорке – сначала на Пинкертона, а потом открыв собственное агентство, – Ремингтон успел воспользоваться деловыми связями и своим происхождением, чтобы добиться благосклонности самых привилегированных манхэттенских семейств. Единственная семья, которую он умышленно избегал, – семья Вандерхофов. И не так уж сложно оказалось избежать этого знакомства, учитывая скромные доходы Ремингтона. Но тем не менее он познакомился со многими девушками, недавно вышедшими в свет, и с уважаемыми матронами. Он ужинал вместе с ними за столами, полными роскошной снеди, получал приглашения в нью-йоркские поместья и танцевал на благотворительных балах. Он был даже знаком с некоторыми весьма необычными дамами, восставшими против социальных ограничений женских свобод. Но Ремингтон не мог представить ни одну из них занимающейся тем, что делала сейчас Либби. Да и внешностью они не могли с ней сравниться. Правду сказать, те образы, что вдруг всплыли в его памяти, едва не заставили его рассмеяться вслух.

Она обернулась, словно почувствовав, что его что-то рассмешило. Их взгляды встретились, и Ремингтон больше не хотел смеяться, он хотел поцеловать ее.

И она тоже хотела, чтобы он ее поцеловал.

Он чувствовал присутствие этого желания в воздухе вокруг – так во время грозы вдруг ярко вспыхивает молния.

Это желание легко читалось в ее глазах, словно он смотрел на звезды в чистом летнем небе.

Либби вдруг направилась к противоположной стороне дома, стараясь скрыться от его взгляда, разорвать нить, внезапно связавшую их. Он понял, что девушка отошла не случайно, и обрадовался. Нужно поступать разумно, не следует усложнять еще больше то, что и так стало весьма запутанным делом.

Он взял костыль под мышку и пошел прочь от загона.

– Я поставил на плиту тушеное мясо на ужин. Решил, что ты, наверное, вернешься голодная. Пойду проверю. – Он пошел прочь.

– Ремингтон!

Он остановился и оглянулся через плечо. Либби выглядела несколько неуверенной, но от этого становилась только более желанной.

– Спасибо, – прошептала она.

– За что?

– За то, что присмотрел за домом, пока меня не было. За то, что присмотрел за Сойером, – она пожала плечами. – За то, что остался помочь.

Проклятье! Желание поцеловать ее вернулось к Ремингтону с новой силой одновременно с желанием совершенно другого, гораздо большего, чем простой поцелуй. Глядя на ее стройную фигуру, обтянутую брюками, было совершенно не трудно представить ее без одежды. Было совершенно не трудно представить, как приятно снимать эти одежды и заниматься с ней любовью.

Она неуверенно улыбнулась.

– Замечательно, когда есть кто-то, кому можно доверять.

Ее слова остудили его желание, словно ушат ледяной воды. Доверять ему? Она и не догадывалась, насколько ошибалась!

Он снова пошел к дому.

– Проверю наш ужин, – коротко ответил он. Ремингтон снова злился на себя. Но еще больше он злился на Либби.

За то, что она – Вандерхоф.

«Влюбиться в Ремингтона – глупейший поступок в моей жизни», – снова и снова повторяла про себя Либби, сидя за столом, на котором стоял приготовленный молодым человеком ужин. Она просто не могла позволить этому произойти. Она должна помнить, что однажды он ее покинет. И этот день настанет очень скоро. Может быть, всего через неделю.

Глубоко вздохнув, она посмотрела на сидящего перед ней Ремингтона.

– Я никогда не бывала в Виргинии, но слышала, что это прекрасный край. Расскажи мне что-нибудь о своем доме.

– Моем доме, – тихо повторил он. Что-то незаметно изменилось в выражении его лица. – Ты имеешь в виду «Солнечную долину»?

– «Солнечная долина». Приятное название.

– Это было очень красивое место… до войны.

Горечь? Грусть? Неужели именно это она заметила в его взгляде, в плотно сжатых губах?

– Но война была много лет назад, и, думаю, тебе не захочется слушать про нее. – Он ненадолго замолчал, и Либби почувствовала, что он словно оглядывается назад, вспоминая. – Когда я был маленьким, мы выращивали в «Солнечной долине» табак, но куда лучше наша семья была известна благодаря конюшням. Сандаун – прекрасный образец арабских скакунов из «Солнечной, долины».

– Очень красивое животное, – оценила Либби. И, не в силах остановиться, добавила: – Ты, должно быть, торопишься вернуться в Виргинию.

Он встретился с ней глазами, и что-то в его взгляде заставило ее похолодеть от необъяснимого страха.