Карта на коже - Стивен Рэй Лоухед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О, медовые пирожные! — проворковала она. — Очень мило с твоей стороны.
Он просиял. Похоже, оба не заметили, как перешли на «ты». Взяв еще один сверток, Этцель вручил его ближайшему и самому высокому из окружавших его оборванцев. — Вот, возьми. Поделись со своими братьями и сестрами, — твердо приказал он по-немецки, и дети, похоже, его поняли.
Подросток развернул сверток и раздал маленькие белые галеты своим шумным товарищам, подпрыгивавшим на месте — настолько им не терпелось получить угощение. Очень быстро в свертке ничего не осталось, и Этцель жестом отпустил свою свиту, наказав напоследок, чтобы росли хорошими мальчиками и девочками, посещали мессу, слушались родителей и приходили завтра.
— Вкусные! — воскликнула Мина, стряхивая пыль с еще одного слова своей бабушки. Она протянула ему одно из пирожных.
— Рад, что тебе нравится, — сказал он, откусывая кусочек. — Это хорошее место, — заметил он, задумчиво жуя. — Мне здесь нравится.
— И что мы теперь будем делать?
— Подыщем место для моей пекарни.
— Прямо сейчас?
— Почему нет? Это хороший день.
— Ладно, — согласилась она. — С чего начнем?
— А мы уже начали.
Оставив мулов и фургон под присмотром слуг, Энгелберт и Вильгельмина обошли площадь. Множество лавок образовывали своеобразный торговый центр Праги. Они поговорили со многими владельцами лавок. Да, Старая площадь была лучшей в городе. Да, вести дела в таком престижном месте довольно дорого. Нет, никаких пустых лавок нет, и пустых помещений тоже. «Хозяин дерет за аренду сколько хочет, — жаловался мясник, работавший в лавке размером чуть больше фургона. — Но и при таких ценах свободных мест нет».
Так говорили все, с кем им удалось пообщаться. В конце концов пришлось признать, что даже если бы нашлось подходящее помещение, средств Энгелберта не хватило бы для того, чтобы начать дело.
— Все очень дорого. Я начинаю думать, что совершил ошибку, отправившись сюда, — признал он.
— Даже не думай! — воскликнула Мина. — Город большой, а мы осмотрели только одно место.
— Но это лучшее место. — Он вздохнул. — Все так говорят.
— Ну и что? Найдутся другие, ничуть не хуже. Надо искать.
Энгелберт согласился, и они начали прочесывать окрестные переулки. Лавки здесь были победнее, то, чем они торговали, казалось сомнительного качества, как, впрочем, и люди, посещавшие торговые точки нижнего рынка. Помещения, как правило, выглядели ветхими, фасады нуждались в ремонте; везде лежали горы мусора; слонялись какие-то подозрительные дамы, и время от времени Мина замечала крыс.
Унылые улицы угнетали Энглберта, его надежды таяли с каждым очередным переулком, который они осматривали. Он все чаще тяжело вздыхал. Но здешние улочки предлагали то, чего так не хватало респектабельной процветающей площади: дешевые места, и много. Каждая третья или четвертая лавка оказывалась пустой, возле дверей висели объявления о продаже, а те, которые еще действовали, скорее цеплялись за существование, чем процветали.
— Хватит, — сказал обескураженный пекарь. — Я видел достаточно. Давай возвращаться.
Мине стало жаль своего опечаленного спутника, да и ее собственные перспективы выглядели довольно сумрачно. Она дружески хлопнула его по плечу, и они направились в сторону площади. Пробираясь по переулкам, нашли улицу, которую раньше не заметили. На полпути дорогу им преградила лошадь, запряженная в телегу. В телеге мужчина укладывал жалкие пожитки, воздвигая из них неустойчивую пирамиду. Время от времени в дверях лавки появлялась женщина и передавала мужчине очередной узел. Мужчина хмуро пристраивал его к остальным.
— Похоже, они съезжают, — предположила Мина.
— Я их понимаю, — вздохнул Энгелберт.
Они остановились возле телеги.
— Доброго дня, господин. Здоровья вам! — Энгелберт не мог пройти мимо, не поздоровавшись.
Мужчина оторвался от своего занятия и хмыкнул в ответ. В дверях возникла женщина со свернутым ковриком. Мина обратилась к ней.
— Добрый день, госпожа. Переезжаете?
— А-а, немцы… — Женщина окинула Мину пренебрежительным взглядом и ответила на местном языке. — Ты ослепла, девочка?
Неприязненный ответ заставил Мину отступить на шаг, но в то же время сделал более решительной.
— Просто мы ищем место, чтобы открыть пекарню.
— Можете это забирать, — сказала ей женщина, — только подождите, пока мы уедем. На удачу рассчитываете? Зря.
— Эй, Иванка, не хами, — сказал мужчина в телеге, вытирая лицо грязной тряпкой. — Они же не виноваты. — Женщина презрительно глянула на него, повернулась, и не говоря ни слова, ушла внутрь. Обращаясь к Вильгельмине, он сказал: — Хозяин там, внутри. Поговори с ним, добрая женщина, все узнаешь.
Даже не оглянувшись на Энгелберта, Мина нагнулась и шагнула внутрь помещения. Лавка была почти пуста, если не считать пары ковров и нескольких деревянных ящиков. Бледный человек с аккуратно подстриженной козлиной бородкой стоял у деревянного прилавка и что-то записывал гусиным пером в маленькой книжечке. Как и многие другие виденные ей мужчины, он был одет в длинный черный плащ и белую рубашку со странным накрахмаленным воротничком; голову украшала большая шляпа из зеленого шелка с белым пером.
— Да? — неприязненно спросил он, не поднимая глаз. — Что вы хотите?
Вильгельмина попыталась сформулировать фразу, и подумала, а поймет ли он ее по-немецки?
— Так что? — поторопил ее хозяин (видимо, это был именно он). — Говори, парень. Я очень занят.
— Господин, вы хозяин дома? — спросила Мина
— Разумеется, — он мельком взглянул на нее. — Кем еще мне быть?
— Да почем я знаю? — проворчала Мина. — Эта лавка сдается?
— Ну? А тебе зачем? Снять хочешь?
— Да, — выпалила Мина.
— Шестьдесят гульдинеров.
— Извините?
— Шестьдесят гульдинеров на шесть месяцев. — Он вернулся к своей записной книжке. — Уходи. С отцом вернешься.
— Пятьдесят, — сказала Мина, — за год.
— Я же сказал: уходи. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Убирайся из моей лавки и не возвращайся.
— Вильгельмина, — позвал Энгелберт от двери. — Пойдем. Что ты там делаешь?
С неохотой она присоединилась к баварцу на улице.
— Он хочет шестьдесят гульдинеров, — сказала она ему, — на шесть месяцев.
— Это уж слишком, — сказал Энгелберт. — Для такого места, — он сморщил нос, — это слишком.
— Вот и я так думаю. — Она нахмурилась. —
