Карта на коже - Стивен Рэй Лоухед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Es tut mir Leid, Fräulein. Nein[2], — ответил мужчина. Он с любопытством разглядывал ее и, конечно, заметил странную одежду и короткие волосы. Он поерзал на своем сиденье и осмотрел дорогу в обе стороны. — Sind Sie alleine hier?[3]
Она не сразу сообразила, о чем ее спрашивают. Ага, подумала она, наверное, он интересуется одна ли я здесь.
— Ja, — ответила она. — Alleine[4].
Толстяк кивнул, а затем произнес длинную тираду, окончательно вернувшую Вильгельмину к языку, выученному в детстве, от своей бабушки-иммигрантки. Попутно она отметила, что все-таки то, как говорил встреченный ею путник, заметно отличается от хохдойч. Тем не менее, она сообразила, что он предлагает подвезти ее до соседнего городка. Конечно, она согласилась. Путешественник обмотал вожжи вокруг рукоятки на облучке, встал и показал ей на железную ступеньку, выступающую за передним колесом, а потом протянул руку. Она поставила свой грязный ботинок на ступеньку и приняла протянутую руку. Ее без усилий втянули наверх и усадили на деревянное сиденье. Мужчина взмахнул поводьями, крикнул «Hü!», фургон тряхнуло, колеса заскрипели, и мулы снова двинулись по дороге.
Некоторое время они ехали молча. Вильгельмина изредка поглядывала на возницу. Ее спутником оказался хорошо одетый мужчина неопределенного возраста, с мягкими, приятными манерами. Одежда чистая: простой шерстяной пиджак темно-зеленого цвета поверх грубой льняной рубашки и просторные бриджи из тяжелой темной мешковины. Обувь прочная, но поношенная и давно не видевшая щетки. Вид толстяк имел совершенно не примечательный: круглое лицо, гладкое, как у младенца, с ровными чертами, с бледно-голубыми глазами и пухлыми щеками, покрасневшими на свежем осеннем ветерке, густая светлая борода.
Человек смотрел на мир благодушно, словно все вокруг доставляло ему удовольствие. Казалось, он был сама доброжелательность.
Наконец Вильгельмина откашлялась и сказала:
— Ich spreche ein biss-chen Deutsch, ja?[5]
Мужчина посмотрел на нее и улыбнулся.
— Sehr gut, Fräulein. Sehrgut[6].
— Спасибо, что остановились ради меня, — сказала она. — Меня зовут Вильгельмина.
— Хорошее имя, — ответил мужчина с легким акцентом. — У меня тоже есть имя, — гордо заявил он. — Я — Энгелберт Стиффлбим. — Пухлой рукой он приподнял бесформенную шляпу и поклонился.
Этот старомодный жест странно тронул ее и заставил улыбнуться.
— Рада познакомиться с вами, герр Стиффлбим.
— О, пожалуйста, герр Стиффлбим — мой отец. Я просто Этцель.
— О’кей, Эцель.
— Знаешь, — весело признался он, — я думал, стоит ли мне останавливаться.
— Ой?
— Я думал, ты мужчина. — Он указал на ее странную одежду и короткие волосы. Улыбнулся и пожал плечами. — Но потом я сказал себе: подумай, Этцель, может быть, так одеваются в Богемии. Ты же никогда не выезжал из Мюнхена, так откуда тебе знать, как у них там, в Богемии?
Про Богемию Мина поняла и удивилась. Ей пришлось немного подумать, прежде чем сформулировать следующий вопрос по-немецки.
— Если вы не возражаете, я спрошу, как же вы оказались в Корнуолле?
Он одарил ее странным взглядом.
— Благослови меня Господь, фройляйн, но я никогда не бывал в Англии. Ведь Корнуолл — это Англия, не так ли?
— Но мы же сейчас в Корнуолле, — проговорила она уже не так уверенно. — Это Корнуолл.
Он запрокинул голову и добродушно рассмеялся.
— Молодежь иногда так причудливо шутит! Нет, мы не в Англии, фройляйн. Мы в Богемии, как вы, наверное, должны знать, — с веселым прищуром ответил он, а затем пояснил: — Мы едем по дороге, ведущей в Прагу.
— Прага?!
Энгелберт посмотрел на нее с сожалением.
— Ja, я так думаю. — Он медленно кивнул. — По крайней мере, дорожные указатели так говорят. — Он снова некоторое время критически разглядывал ее, а затем сказал: — Может быть, вы заблудились, фройляйн?
— Jawohl, — вздохнула она, откинувшись на спинку сиденья. — Точно. Заблудилась. — Пожалуй, странность ее положения обрела новые черты. Сначала куда-то подевался Лондон, потом – Корнуолл. Что дальше? Слезы навернулись на глаза. Она подумала только: «Господи, да что же это такое со мной происходит?»
— Не волнуйтесь, schnuckel[7], — сказал ее спутник, словно угадав ее мысли. — Этцель о вас позаботится. Бояться нечего. — Он сунул руку за спинку сиденья и достал тяжелое шерстяное одеяло. — Ваша одежда мокрая, а на улице холодает. Накиньте вот это. Согреетесь, Ja?
Взяв одеяло, она вытерла слезы грязными руками. Schnuckel — так всегда называла ее бабушка, та самая бабушка, благодаря которой Мина помнила немецкий язык и чье имя носила. Вильгельмина — это ведь от немецкого «Vielen Dank»[8]. Она невольно фыркнула, подтыкая под себя выданное одеяло. Скоро она стала согреваться и почувствовала себя немного лучше. Особенно помогли заверения спутника в том, что он не оставит ее. Держись, девочка, сказала она себе. Надо сохранять ясную голову. Думай!
А о чем тут думать? Ясно же, что она попала в это нелепое положение из-за этого жалкого Кита. Все эти разговорчики о каких-то линиях или о какой-то другой ерунде, вроде порогов, переступив которые можно попасть в иной мир... Чепуха! Это же… она поискала подходящее слово. Невозможный. Вот! Совершенно невозможно. Ни один здравомыслящий человек в такое не поверит.
Правда, сейчас она здесь… А где это «здесь»?
— Простите, герр Стиффлбим…
— Этцель, — поправил он ее с улыбкой.
— Извините, Этцель, — сказала она, — но где мы находимся?
— Сейчас мы, полагаю, недалеко от села Годынь, — ответил он, прикинув что-то. — В Богемии. Она входит в состав великой Австрийской империи. — Он бросил на нее косой взгляд. — А где, по-вашему, мы можем быть, позвольте вас спросить?
— Ну, я не знаю, — протянула она, отметив, что слова стали даваться легче. Так бывает со старым насосом, давно лежавшим без применения. Если его включить, сначала он будет работать с трудом, но потом разойдется. — Я путешествовала с человеком, а он куда-то запропастился. Буря налетела… и я теперь не знаю…
Энгелберт принял ее объяснения без возражений.
— В путешествии всякое бывает, я считаю. Буря, наверное, была очень сильная, да?
