Похищенная викингом - Кейтлин Крюс

много времени. Он исследует ее тело не только руками, но и губами и языком. Напьется сладкого нектара с ароматом меда.

Пришлось приложить немало усилий, чтобы не позволить себе это сейчас. Нет, прежде надо сосредоточиться на задаче облегчить боль из-за долгой поездки в седле. Он непременно будет обладать этой женщиной, заберет ее невинность и привяжет к себе толстыми цепями на всю жизнь. Жар. Страсть. Она будет его, иного пути у нее нет и не будет.

Она станет его не рабыней, а объектом наслаждений, которые сможет испытать с ним. Торбранд долго обдумывал план во время дороги и решил выбрать такую тактику. Внутренний голос подсказывал, что он должен сделать из этой женщины, так похожей на его матушку, такую же супругу, какой та была отцу: верной, способной воспитать сильных сыновей, защитить свой дом и быть выносливой по-женски. Долгое пребывание на холоде, слава богам, прояснило голову.

Если уж вспомнилось прошлое, лучше подумать о том, как он не смог спасти мать, когда шла битва за Дублин. Отец прожил достаточно долго в тот проклятый день, чтобы высказать сыну все, обвинить в том, что случилось. Только после этого он умер.

Прошли годы с той минуты, когда Торбранд поклялся себе стать отважным воином, добиться славы не ради себя, а ради памяти родителей. Доказать богам, отвернувшимся от них в тот трагический день, что он не тот неудачник, каким был в пятнадцать лет, он стал достойным мужчиной, умеющим и знающим больше, чем раньше.

Однако о самой главной ошибке в жизни он так и не смог забыть.

Эльфвина станет средством достижения очередной цели. Только лишь способом подтвердить клятвы, которые он не забыл. Но он доставит ее Рагналлу в целости и сохранности, как этого требовал король.

Велико было искушение получить больше. Торбранд хорошо помнил, как матушка с отцом шептались и смеялись среди ночи на матрасе в своем углу, дальнем от очага. Он помнил, как мальчишкой просыпался от странных звуков и сразу засыпал, уверенный, что все так, как должно быть.

Сейчас он уже давно не тот мальчик.

Ему хорошо известно, что в этом бренном мире нет места, где человек был бы в безопасности. О таких вещах и говорить не стоит, этого он не может предложить принцессе Мерсии. Впрочем, она и сама должна понимать, что безопасность ей никто не сможет гарантировать. Если повезет, то между войнами будет только короткая передышка.

Тем не менее он твердо решил сделать ее зависимой от себя, так и будет. Судьба переменчива, боги принимают разные стороны в зависимости от своих желаний, он хорошо знал, каким долгим бывает ожидание получения их милости. И как безгранична жадность. И еще: что выполнить задание Рагналла будет легче, если женщина сама не пожелает расставаться с похитителем. И сейчас он делает для этого первые шаги. Прямо сейчас.

Торбранд велел Эльфвине опять перевернуться на спину и вытянулся рядом. Медленно оглядел ее с головы до ног, спутавшиеся нитки ожерелья, сбившееся платье из тончайшей шерсти, полуспущенные чулки. Он провел ладонью по ее бедру и остановился, наткнувшись на край корсажа. И самодовольно усмехнулся про себя, видя, как она встрепенулась и покраснела. Веки ее стали тяжелыми, все норовили опуститься, а глаза потемнели и напоминали по цвету бронзу.

— Скажи, что ты знаешь об удовольствии, которое женщина доставляет мужчине? — спросил он, не отводя взгляд.

Блеск в ее глазах потух, мышцы под его рукой ощутимо напряглись.

— Женщина обязана подчиняться супругу.

— Однако, как я вижу, такая перспектива тебя не радует.

— Я надеюсь, моя уступчивость тебе понравится, — пролепетала она. Ресницы опустились, не позволяя увидеть, что отразилось в глазах. — Тогда ты не сделаешь мне больно.

Торбранд не понимал, почему ее слова кольнули сердце. Словно растеребили старые раны, самые глубокие и уродливые.

— А если я скажу, что не могу этого обещать?

Он не станет признаваться, что скрестит меч с любым, кто попытается оставить синяк на ее коже. А оставлять следы сам не станет никогда. Но говорить такое пленнице нельзя.

Ресницы поднялись, и он ощутил на себе уверенный и твердый взгляд.

— Тогда я буду молиться, чтобы обрести мужество, и попрошу помочь мне в этом святых мучеников.

— Красивые слова ты говоришь, Эльфвина. А что, интересно, тебе известно о настоящих страданиях? — Он сам мог бы поведать ей о морских походах, уносящих больше жизней, чем любые другие сражения. О долгих переходах и бесконечных ожиданиях. И наградой за это был бой. — Что такого страшного в жизни тебе приходилось терпеть?

— Осмелюсь сказать, я мужественно держусь целых два дня, пока нахожусь в плену северного воина. А это немаловажно.

Он приподнял бровь и смотрел на нее многозначительно, пока ее щеки не запылали. И снова его поразили множественные противоречия натуры этой женщины. Он ожидал, что она будет вести себя, как милая, покорная, невинная девица, а увидел перед собой смелую и гордую принцессу Мерсии, которая не хотела скрывать то, что думала.

Ее слова окажут ей плохую услугу.

Торбранд видел, как она смутилась, вспомнив, где лежит его рука. Он приподнялся на локте и долго разглядывал ее лицо, пока она растерянно молчала, думая, как выбраться из этой ямы, куда загнала себя сама же.

Наконец Эльфвина тихо кашлянула.

— Я действительно очень признательна тебе, Торбранд, что своими руками ты делал только то, что мне приятно.

Он мог бы воспользоваться моментом для урока, но даже то незначительное, что произошло между ними, изменило его отношение к ней, пробудило собственнические черты. Он желал ее, желал большего. Хотел, чтобы и она сияла, а не оставалась в тени.

— В твоих глазах я вижу страх, — произнес он и с удовольствием заметил, что она не смутилась и не отвернулась, а по-прежнему смотрела прямо на него. — Мне надо узнать твои страхи.

— Чтобы стать одним из них?

Он чуть сильнее надавил на ее живот.

— Если ты еще не боишься меня, женщина, значит, все слухи о тебе, которые дошли до меня, правда. Ты, должно быть, глупа, ни к чему не годна и вообще плохо приспособлена к жизни, любой жизни, не только той, которую должна была принять, как дочь своей матери, но и той, на которую надеялась в аббатстве.

Эльфвина вскинула подбородок. Слова его были уместны еще и потому, что ее взгляд теперь не был подернут пеленой. Было бы замечательно, если бы они ее растревожили.

Торбранд спросил себя: какое ему, собственно, до всего этого дело? Эта женщина уже принадлежит ему, почему его заботит… И