От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома - Бернард Барух

Гарти играл вместе с Ольгой Нетерсоль[37] в спектакле «Кармен», и благодаря той пьесе «поцелуй Нетерсоль» сделался знаменитым. Звёздный час для Гарти настал, когда он в роли Дона Хосе стоял у стойки и Кармен танцевала для него. Гарти должен был поднять мисс Нетерсоль на руки и нести её, продолжая страстно целовать в губы, вверх по лестнице. И тот поцелуй стал самым длинным из поцелуев на сцене. В другой пьесе – «Сафо»[38] объятия госпожи Нетерсоль на сцене стали ещё более длительными, из-за чего полиция вынуждена была даже вмешаться в ход пьесы, но к тому времени Гарти уже покинул сцену и ушёл работать на Уолл-стрит.

Что касается меня, то, согласно семейным планам, я должен был последовать по стопам отца и стать врачом. Однако вскоре мама изменила своё мнение на этот счёт. Её новое решение стало чем-то очень неортодоксальным.

Не так много времени прошло после того, как мы переехали в Нью-Йорк, и из Южной Каролины за покупками прибыл партнёр дяди Германа Самуэль Виттковский. Во время разговора с мамой по поводу судьбы её мальчиков мистер Виттковский посоветовал ей отвести меня к френологу доктору Фаулеру[39], офис которого, как я помню, располагался напротив магазина Стюарта, позже – Джона Ванамейкера.

Доктор Фаулер запомнился мне своими золотыми очками и внушительной бородой. Он осмотрел мою голову и, водя руками по моим надбровным дугам, спросил у мамы:

– И что вы предлагаете делать с этим молодым человеком?

Мама ответила:

– Я думаю сделать его врачом.

– Из него получится хороший врач, – согласился доктор Фаулер, – но я бы посоветовал отдать его туда, где делаются великие вещи, – в финансы или политику.

Мама призналась мне, что после того визита она изменила решение: я не буду врачом.

Окончив в 1889 г. колледж, я начал читать медицинскую литературу, планируя осенью поступить в медицинскую школу. Но меня не оставили в покое с этим решением. Когда моё будущее, казалось, было ясным, мама вдруг вспомнила о словах того френолога. Отец, разумеется, понял, что это была её идея толкать меня в сторону карьеры бизнесмена. Он только заметил по этому поводу:

– Сынок, не нужно становиться врачом, если только ты самозабвенно не любишь эту работу.

Следуя рекомендации матери, я начал искать себе работу. В процессе поиска мне пришлось пройти через многие разочарования. Как любой средний выпускник колледжа, я не хотел начинать с самых низов. Стоптав кучу обуви, бегая по объявлениям о найме на работу, напрасно прождав откликов на свои собственные объявления с предложением услуг, я взял список пациентов отца и задался мыслью заставить одного из них дать мне работу.

В конце концов я остановился на Дэниэле Гуггенхейме из знаменитой семьи Гуггенхейм[40]. В возрасте 19 лет я, наверное, был на целый фут выше мистера Дэна, что только делало меня ещё более самоуверенным.

Улыбка, добрая улыбка мистера Дэна заставила меня спуститься на землю. После того как я расслабился, мистер Дэн сообщил мне, что семья Гуггенхейм собирается заняться рудным и плавильным бизнесом, и спросил:

– Как вы смотрите на то, чтобы отправиться в Мексику в качестве одного из наших закупщиков?

Но мама растоптала мою мечту о поездке в Мексику. Несмотря на то что она сама подогревала наши амбиции, наша мать хотела, чтобы её мальчики оставались дома. Она хотела, чтобы мы жили рядом с ней. Однажды во время прогулки по 5-й авеню она указала на особняк Уильяма Уитни на углу с 57-й улицей и заявила:

– Когда-нибудь вы будете жить здесь.

Позже, когда я сообщил ей, что купил дом на углу 86-й улицы и 5-й авеню, мама напомнила мне о том разговоре.

Тогда же я попробовал обратиться к другому пациенту отца Чарльзу Татуму из «Уиталл, Татум энд компани», разместившейся в доме номер 86 на Барклай-стрит и занимавшейся оптовой торговлей стеклянными изделиями для аптек. Мистер Татум, квакер из Филадельфии, взял меня на работу в качестве офисного подмастерья осенью 1889 г. Моей зарплатой на первом месте работы было 3 доллара в неделю.

Однажды мистер Татум распорядился, чтобы я отправился в «офис мистера Моргана» забрать оттуда некоторые ценные бумаги. «Офис мистера Моргана» оказался банковским домом компании «Дрексель, Морган энд компани». Я зашёл в здание на Уолл-стрит, где располагался «офис» Моргана, и сразу предстал перед самим мистером Морганом.

Я не помню, говорил ли тогда со мной мистер Морган, но мне запомнились его знаменитый нос и тёмно-жёлтые глаза. Этот человек заставлял почувствовать исходившую от него огромную власть.

К тому времени я как раз занимался боксом, и первой мыслью, пришедшей мне на ум, было: какой колоритной фигурой мог бы стать мистер Морган на ринге. Потом я решил, что, подобно Карлу Великому, он должен стоять рядом с лошадью с боевым топором в руке, как и великий король франков.

Наверное, если бы я заявил, что именно та встреча с выдающимся мистером Морганом подвигла меня отправиться работать на Уолл-стрит, это произвело бы отличный литературный эффект. На самом же деле эпизод, предопределивший мой приход на Уолл-стрит, не имел ничего общего с тем, что можно было трактовать, как перст божий. Это был простой визит в игорный дом, или «игорный ад», как отзывается о таких заведениях большинство приличных людей.

В то время мои родители уехали на лето в Лонг-Бранч, Нью-Джерси, тогда один из самых модных курортов, где можно было кататься на лодке, ловить рыбу, купаться и играть в азартные игры.

Отец выполнял обязанности врача в отеле «Вест-Энд». Ему полагались две комнаты, кабинет и ванная. В течение рабочей недели я оставался в городе, но по субботам во второй половине дня мы с Гарти отправлялись на уик-энд в Лонг-Бранч. Там мы ночевали в кабинете отца на раскладушках.

Иногда я останавливался в пансионате в Литтл-Сильвер, Нью-Джерси, владельцем которого был человек, известный всем как дядя Дик Борден. У дяди Дика моим любимым спортом были гонки под парусом. Помню, как-то я взял его лодку «Эмма Б.» и отправился на ней через Шрюсбери и Прайс-Пир. Я был одет в свой обычный наряд для плавания под парусом – парусиновые штаны и никакой рубашки, шляпы и обуви.

Управляя одновременно и румпелем, и главным парусом, я, демонстрируя своё умение, старался обойти мол как можно ближе к нему. И тут вдруг услышал женский голос. Оглядевшись, я увидел, что на пирсе в компании одного из спортсменов по имени Фредди Гебхардт стоит ослепительно красивое создание. Девушка вела с ним оживлённый разговор, бросая тонкие комментарии по поводу моего вида, причём моя скромность заставляет меня опустить здесь подробности того разговора.