Шепот Черных песков - Галина Долгая

– Тебе жениться надо, – замечая вожделенные взгляды жреца, как-то сказал Леф, – выбирай невесту, все хороши, а Силлум?

Но жрец не ответил на улыбку зодчего. Он потушил огонь в глазах, подумав, что Леф лезет не в свое дело.

Архитектор ощутил досаду. Странности жреца не раз озадачивали его. Увлеченный совместной работой, Силлум становился открытым, казалось, делам помогает дружеское расположение между ними, но как только они возвращались в обычную жизнь, служитель огня отдалялся, огораживался непробиваемой стеной отчуждения. Такое общение не нравилось Лефу и, закончив с башнями, он сам отдалился от жреца, решив, что с задачей очистки воды для внутреннего озера справится сам.

Глава 5. Власть огня

В святилище храма Бога Солнца и Огня, в четырех прямоугольных печах, нутро которых уходило в глубь земли, огонь горел не угасая с того самого момента, как Силлум возжег его. Только он – главный жрец огня, чистого, всепоглощающего пламени – мог заходить за сплошную стену алтаря, скрывающую живую святыню от глаз. Только он – верный слуга бога – имел право кормить ненасытное пламя и наблюдать за тем, как его языки насыщаются силой, становясь все больше, все ярче. Только он – Силлум – мог снимать первую чистейшую золу – легкую, воздушную, хрупкую – и перемещать ее в хранилища, которые двумя квадратными блоками стояли напротив очагов.

Огонь вселял в жреца уверенность в себе, распалял его страсть, горячил его кровь, одурманивал его разум…

Покачиваясь, словно язычок пламени, жрец вышел из святилища. Его лицо, голова, обнаженные руки и торс словно впитали яркость пламени: они раскраснелись, как и глаза, в которых полыхал огонь страсти. После глухой комнаты, куда не залетал ни один порыв ветра, свежий воздух показался жрецу слаще сикеры[54]. Силлум жадно дышал, и гарь костров оставляла его мозг, возвращая трезвость мысли.

– Господин… – тихий мужской голос обратил на себя внимание.

– Кто здесь? – Силлум сжался, инстинктивно готовясь к схватке.

– Яриб… – последовал короткий ответ, и очертания согбенной фигуры показались сбоку, в свете половинки луны.

«Почему я всегда жду нападения?..» – горькая мысль пролетела в ответ на напряжение всего распаренного тела.

– Чего тебе?

Голос жреца отвердел, напряжение спало. Яриб был слугой, доносчиком. Не его опасаться Главному жрецу храма Огня!

– Ропот, господин, ропот нарастает, недовольство…

– Иди за мной! – приказал Силлум и свернул в боковой вход в храм, ведя доносчика в свою келью.

Силлум жил в одной из комнат храма, рядом с особым помещением, в котором, как и в святая святых святилища Иштар, был обустроен очаг для воскуривания ароматов и две ниши для света по обе стороны от него. Ниши были углублены в стены тремя переходами. Если бы кто-то мог посмотреть на них сверху, то заметил бы, что каждая зубчатая сторона такой ниши походила на летящую ласточку. А при взгляде сбоку три острых ребра, один глубже второго, выступали над широкой полкой. Под самым потолком над нишей строители оставили проем в два кирпича – оттуда в комнату попадал свет. Отражаясь от белых, словно отполированных до глянца, стен, он освещал помещение. От ненастья такое окно защищала нависающая над проемом крыша. В центре той комнаты Силлум устроил алтарь. Поговаривали, что на нем он остужал свою страсть, обжигая ее огнем лоно жриц и посвящая ритуал своему покровителю и властителю сердца – Священному Пламени.

Но вход в это святилище был заказан для простых смертных, хотя знали о нем многие. Вот и Яриб, неся недобрую весть Главному жрецу, с любопытством зыркнул за порог.

– Не суй свой нос, куда не следует! – прошипел жрец, перехватив взгляд своего слуги.

Тот вздрогнул. Суровый жрец внушал страх, и все рассказы о нем обрастали чудовищными слухами.

– Прости, господин, я как раз об этом, – вывернулся доносчик, кивнув на темный проем, но не решаясь еще раз взглянуть туда.

Силлум остановился, сощурился, но решил ничего не спрашивать, а выслушать прежде.

Они вошли в небольшую комнату. Ложе жреца находилось у противоположной входу стены, в нише сбоку стоял ажурный светильник. Чадящий огонек еле тлел в нем, и на стенах от него блуждали рассеченные тени. Жрец сел на ложе, устланное серым шерстяным покрывалом с двуцветной вышивкой по кайме: красные и черные нити сплетались в сложный геометрический узор, подобно мозаичному рисунку.

– Говори, – разрешил хозяин, пристально глядя на слугу.

– Ропщут вожди двух племен, дочери которых служат тебе.

– Не мне, ему, – Силлум поднял палец кверху и одновременно кивнул на огонь.

– Они об этом забыли, господин. Стенания их дочерей лишили их разума, – Яриб перевел дух, – им вторят другие, но пока тихо, те боятся, но…

– Кто? Говори имена.

Яриб перечислил имена небогатых, но уважаемых старшин из почтенных семей. Жрец кивал в ответ, и каждый кивок словно припечатывал недовольных к земле. Яриб поежился. Не хотел бы он навлечь на себя гнев своего благодетеля!

– Что еще?

– Слухи, но…

– Тебе и надлежит рассказывать обо всех слухах! – Силлум встал. Тень от его фигуры заплясала на стене, как кобра, готовящаяся к прыжку.

– Поговаривают, что к празднику освящения города особо готовятся, поговаривают… поговаривают, что замышляют убить царя во дворце, во время церемонии, а тебя… и тебя тоже, – выдохнул Яриб.

Силлум выпрямился во весь свой рост. И хоть был он не так высок, как зодчий, но длинные руки и хищный загнутый нос приводили в трепет любого, кто смотрел на жреца снизу вверх.

– Во время церемонии, говоришь…

Яриб только кивнул в ответ.

– Что ж, – Силлум зло усмехнулся, – пусть приходят! Вот что, – он сжал плечи доносчика, и тому показалось, что его ухватил когтями орел и сейчас унесет – в гнездо ли, к богам ли… – Слушай хорошо, все узнай! Кто, сколько – все! Понял?

– Да, господин!

Яриб дрожал, и жрец чувствовал его дрожь под своими ладонями. Он отпустил слугу.

– Иди и помни: пока я твой господин, тебе нечего бояться!

Когда доносчик ушел, Силлум прилег на ложе. Но огонь кипел в его жилах. Возбуждение от священного пламени, трепет тела слуги в руках, намек на неутомимость его, Силлума, страсти, подняли жреца. Он заходил по комнате, но, не утолив мужского желания, не мог думать. И тогда он пошел в дальние покои, туда, где жила свежесть молодости, откуда в этот час слышался тихий и такой притягательный смех, так напоминающий детство, когда он, Силлум, мальчиком, спрятавшись в камышах, наблюдал за купанием девушек, громко сглатывая слюну, заполнявшую его жаждущий девичьих губ рот. Но девушки не любили долговязого нескладного подростка с бегающими глазами. Они смеялись над ним, не скрывая презрения, а он сжимал потные ладони в кулаки и давился слезами.