Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю обратную дорогу раздумывал над ситуацией. Конечно, Савва трудится не задарма. Услуги его либо сговорены на определённую сумму и никак с затратами на продукты не связаны, либо же, наоборот, подрядчику выдано некоторое количество денег, и чем дешевле он закупит провиант у купцов, тем больше останется ему лично. Ни в том, ни в другом случае нет надобы расписывать в «наряде» завышенные цены.
К обеду и ужину Алёшка опоздал и вновь столовался на поварне у Ефросиньи, на сей раз вместе с крепостной прислугой. Однако был настолько погружён в свои размышления, что почти не замечал происходящее вокруг и даже на подначки девок не отвечал, хотя обычно за словом в сундук не лез.
После ужина он разыскал Василия Лукича, но расспрашивать про Савву напрямую не стал, а сделал вид, будто хочет присоветовать в подрядчики приятеля-земляка, на что Лукич довольно холодно ответил, что с Саввой Евсеичем не первый год дела водит и отказываться от его услуг не собирается, поскольку тот человек проверенный, солидный, харч поставляет добрый и в срок, да и вообще услуги его контрактованы и оплачены наперёд.
Заснуть Алёшка не мог долго, всё вертелся на своём сундуке, будто ему в тюфяк гвоздей напихали и, наконец, решил сбегать на пруд искупаться. Днём лезть в воду на виду у всего парка он, конечно, не отважился бы, а поздним вечером риск попасться кому-то на глаза был невелик, и Алёшка спустился в сад и с удовольствием выкупался. Вода была ещё холодной, и он порядком продрог, это помогло отвлечься и отогнать настойчиво, будто овод, гудевшие мысли.
Однако песня и подслушанный под окошком разговор вновь развеяли сон, повернув помыслы в иное, но столь же бурное русло. Заснул Алёшка лишь под утро.
Не выспался ужасно. На службе зевал, забывал текст тропарей и вообще соображал настолько туго, что по окончании литургии регент хмуро буркнул:
— Коли ещё раз на клирос с похмельной рожей явишься, государыне цесаревне доложу! Оне за этакое непотребство живо тебе от службы откажут, и поедешь обратно в свои хохляцкие палестины коров пасти!
Препираться и оправдываться Алёшка не стал — торопился во дворец, опасаясь, как бы не пропустить приезд подрядчика. Не слишком представлял, что станет делать, когда его встретит, одно знал твёрдо — он должен защитить Елизавету во что бы то ни стало.
Не опоздал. Когда примчался на задний хозяйственный двор, сразу увидел знакомую чубарую лошадь, телегу и снующих туда-сюда мужиков с мешками. Савва вместе с Лукичом, как и накануне, наблюдали за работой. Алёшка к ним не полез, присел в тени возле поленницы, ожидая, когда всё разгрузят.
Наконец, последний мешок на плечах кузнеца Гордея уехал в кладовую, и Лукич отпустил мужиков. Едва те скрылись из виду, он достал из-за пазухи кошель и отсчитал Савве горсть серебряных рублей. Тот пересчитал и вернул несколько штук управляющему.
— Держи. Твоя доля.
Ссыпав монеты в увесистый кожаный мешочек, Савва убрал его за ворот кафтана и хлопнул управляющего по спине.
— Ну, бывай, Василий Лукич.
Не спеша влез на телегу и разобрал вожжи. Алёшка понял, что пора — вышел из-за поленницы и приблизился к подрядчику.
— Савва Евсеич, — окликнул он, — а дозвольте полюбопытствовать, отчего вы солонину по девятнадцати копеек за фунт продаёте, когда сами за двенадцать покупали?
Савва скользнул взглядом по латанной сорочке — любимой, матушкой вышитой, — измятым шароварам и обернулся к Лукичу:
— Что-то у тебя, Василь Лукич, холопы больно дерзые стали, видать, давно ты их уму-разуму на конюшне не учил.
И хлопнул вожжами. Лошадь тронула было с места, но Алёшка ухватил её под уздцы.
— Ты вор и мошенник! — крикнул он. — Хватает же окаянства сироту обирать!
Нешироко замахнувшись, Савва полоснул кнутом. Острая боль, словно калёным железом ожгла щёку, плечо и бок, в голове словно что-то лопнуло, и вмиг потемнело в глазах…
* * *
Когда Алёшка пришёл в себя, оказалось, что за плечи и за руки его держат трое мужиков, почти у ног его на траве, скрючась, стонал Савва, а Лукич, зелёный, как грядка с горохом, пучил глаза куда-то за плечо Алёшки. Тот попытался обернуться и тут же получил тычок в бок от одного из державших, однако всё же успел увидеть несколько человек, что стояли возле заднего крыльца, и в их числе цесаревну Елизавету.
— Что тут происходит? — услышал Алёшка знакомый голос, но узнал его с трудом — сей момент в нём не было ни ласки, ни весёлости.
— Извольте видеть, государыня цесаревна, — мелко кланяясь, зачастил Лукич, — певчий капеллы Вашего Высочества, Алёшка Розум, подрядчика вашего, Савву Евсеича, чуть до смерти не уходил.
— За что? — спросила Елизавета, и голос стал ещё холоднее и неприязненнее.
— Кубарь[74] и бражник[75], — пояснил Лукич, не глядя на Алёшку, — упился, аки свинья, и учинил забиячество.
Алёшка понимал, что должен срочно оправдаться, но как обычно в присутствии Елизаветы словно в столбняк впал.
— Ясно, — отозвалась цесаревна, и теперь в голосе прозвучала брезгливость. — Распорядись, Василий Лукич, уволить его от моего двора.
Слова эти волшебным образом вернули Алёшке дар речи. Одна мысль, что больше никогда её не увидит, удесятерила силы. Он рванулся, и трое мужиков полетели в разные стороны. Кто-то сдавленно ахнул, когда он бросился к Елизавете, кажется, это была Прасковья Нарышкина, братья Григорьевы кинулись наперерез, выхватив шпаги, а на Алёшкиных плечах повисло уже четверо мужиков.
— Ваше Высочество! — Алёшка задыхался. — Всё было не так! Это ложь! Я не пьян! Я вообще вина не пью!
Он встретился с её взглядом, и земля привычно ушла из-под ног, словно в зыбучих песках очутился.
— А как? — спросила цесаревна, глаза её словно заледенели.
Алёшка неким шестым чувством понял, что если отведёт взгляд, она уйдёт, и его вышвырнут вон, как шелудивого кутёнка, и тогда уж он точно не сможет её защитить.
— Этот человек, — Алёшка мотнул головой в сторону Саввы, стонавшего всё более жалостливо, — обманывает Ваше Высочество. Я собственными глазами видел, как он покупал продукты к вашему столу чуть не вдвое дешевле, чем писано в его «наряде».
Внезапно сделалось так тихо, что стало слышно, как весело тенькает где-то синица. Даже стенавший Савва мгновенно смолк.
Что-то неуловимо изменилось в глубине Елизаветиных очей.
— Это правда? — негромко спросила она и обернулась к Лукичу.
— Христом богом, Ваше Высочество… — взвыл тот, кланяясь, как ванька-встанька, — Савва Евсеич — честнейший негоциант, третий год вам
