Когда Ницше плакал - Ирвин Ялом

Брейер пытался выкинуть из своей головы мысли о смерти. Он пробормотал свое любимое заклинание, фразу Лукреция: «Там, где я, нет смерти. Там, где смерть, нет меня. О чем же волноваться?» Но это не помогло.

Он потряс головой, пытаясь отогнать мрачные мысли. Откуда они взялись? Из разговора о смерти с Ницше? Нет, Ницше не подал ему эти мысли, он просто выпустил их на свободу. Они всегда были, он уже думал обо всем этом раньше. Но где они хранились в его мозге, когда он не думал об этом? Фрейд был прав: в мозгу должен быть резервуар для хранения сложных мыслей, не подвластных сознанию, но в состоянии полной боевой готовности — в любой момент готовых к выступлению на фронт его сознания.

Причем в этом резервуаре хранятся не только мысли, но и чувства! Несколько дней назад Брейер из окна своего фиакра заглянул в фиакр, едущий рядом. Две лошади брели, таща за собой кабину с пассажирами, двумя пожилыми людьми с угрюмыми лицами. Но кучера не было ! Фиакр-призрак! Его охватил страх, прошиб пот — одежда промокла в считанные секунды. А затем появился кучер: он просто нагнулся поправить ботинки.

Сначала Брейер рассмеялся над своей глупой реакцией. Но чем больше он думал об этом, тем все более отчетливо осознавал, что каким бы он ни был рационалистом и вольнодумцем, в его мозгу оставалось место для ужаса перед сверхъестественным. Причем не так уж глубоко это место находилось: «под рукой», секунда — и все на поверхности. О, сколько бы он дал за щипцы для удаления миндалин, которые расправились бы с этими хранилищами, корнями — со всем!

И никакого сна. Брейер приподнялся, чтобы поправить мятую пижаму и взбить подушки. Он снова подумал о Ницше. Какой странный человек! Как они здорово поговорили! Ему нравились такие разговоры: в такой ситуации он чувствовал себя непринужденно, в своей тарелке. Что там было за «вырезанное в камне» предложение? «Стань собой!» «Но кто я? — спросил себя Брейер. — Кем суждено было мне стать?» Его отец был ученым-талмудистом, может, философские диспуты были у него в крови. Он был рад, что ему удалось пройти несколько курсов по философии в университете: больше, чем остальным терапевтам, так как по настоянию отца он первый год провел на отделении философии, прежде чем поступить на медицинское отделение. Еще он не переставал радоваться тому, что ему удается поддерживать отношения с Брентано и Джодлом, профессорами, которые читали ему философию. Ему бы следовало видеться с ними чаще. В рассуждениях в области совершенной абстракции было что-то очистительное. Именно в эти моменты, возможно только тогда, его не оскверняли мысли о Берте и похоть. Интересно, каково это — жить в этом мире постоянно, как Ницше?

И какие вещи осмеливается говорить Ницше! Подумать только! Сказать, что надежда — это самое большое зло! Что бог мертв! Что истина — это ошибка, без которой мы не можем жить. Что враг истины не ложь, а убеждения! Что последняя награда мертвеца состоит в том, что больше умирать ему не придется! Что терапевты не имеют права лишать человека его собственной смерти! Порочные мысли! Он оспаривал каждое из этих утверждений, но возражения его были фальшивыми, ведь в глубине души он понимал, что Ницше прав.

А свобода Ницше! Каково это — жить так, как живет он? Никакого дома, никаких обязательств, никому не надо платить никакого жалованья, не надо растить детей, нет никакого расписания, никакой роли, никакого положения в обществе. В этой свободе было что-то заманчивое. «Почему у Фридриха Ницше ее так много, а у меня, Йозефа Брейера, так мало? Ницше попросту узурпировал свою свободу. Так почему я не могу?» — вздохнул Брейер. Он лежал в постели, голова шла кругом от таких мыслей, пока будильник не сработал в шесть.

«Доброе утро, доктор Брейер, — поприветствовала его фрау Бекер, когда он приехал в офис в половине одиннадцатого после объезда больных на дому. — Профессор Ницше ждал в вестибюле, когда я приехала открыть офис. Он привез вам эти книги и просил передать вам их. Это его личные копии с рукописными заметками на полях, в которых содержится идея для нового произведения. Это очень личное, сказал он и попросил вас никому их не показывать. Он, кстати, ужасно выглядел и очень странно себя вел».

«Что вы имеете в виду, фрау Бекер?»

«Он постоянно моргал, словно ничего не мог разглядеть или словно не хотел смотреть на то, что он видел. Его лицо было болезненно-бледным, будто он того и гляди упадет в обморок. Я спросила, не нужна ли ему помощь, может, чай, или не хотел бы он прилечь в вашем кабинете. Мне казалось, что я была добра с ним, но ему это явно не понравилось, он разозлился. После этого он, не говоря ни слова, развернулся и, спотыкаясь, начал спускаться по лестнице».

Брейер забрал у фрау Брейер пакет, принесенный Ницше, — две книги, аккуратно завернутые в страницу вчерашнего номера NeueFreiePresse и перевязанные коротким шнурком. Он распаковал их и положил в стол рядом с книгами, которые подарила ему Лу Саломе. Может, Ницше и преувеличивал, говоря, что он станет единственным на всю Вену обладателем этих книг, но, несомненно, он стал единственным человеком в Вене, у которого были два экземпляра.

«Ой, доктор Брейер, разве это не те самые книги, которые оставляла та русская гранд-дама?» Фрау Бекер только что принесла утреннюю почту и, убирая со стола газету и шнурок, заметила названия книг.

Вот так ложь порождает ложь, подумал Брейер, и насколько бдительным приходится постоянно быть лжецу. Фрау Бекер, женщина довольно церемонная и свое дело знающая, любила заходить к пациентам в гости. Могла ли она проболтаться Ницше про «русскую даму» и ее подарок? Он должен был ее предупредить.

«Фрау Бекер, мне нужно вам кое-что сказать. Эта русская женщина, фройлен Саломе, которая так вам понравилась, — близкая подруга профессора Ницше или была ею. Она обеспокоена состоянием профессора и устроила так, что друзья порекомендовали ему меня. Сам он об этом не знает, так как сейчас они с фройлен Саломе в очень плохих отношениях. Если я надеюсь помочь ему, он никогда не должен узнать о том, что я с ней встречался».

Фрау Бекер со своей обычной осмотрительностью кивнула, а затем выглянула в окно и увидела двух вновь прибывших пациентов. «Герр Гауптман и фрау Кляйн. Кого вы примете первым?»

Брейер назначил Ницше конкретное время визита, что было нетипично для него. Обычно он, как и все венские терапевты, назначал только конкретный день и принимал пациентов по мере поступления.

«Пригласите герра Гауптмана. Ему нужно вернуться на работу».

* * *

Приняв последнего на это утро пациента, Брейер решил подготовиться к завтрашнему визиту Ницше — просмотреть его книги, и попросил фрау Бекер сообщить жене, что он поднимется наверх, только когда обед будет уже на столе. Он вытащил две книги в дешевых переплетах, меньше трехсот страниц в каждой. Он бы предпочел читать экземпляры, подаренные ему Лу Саломе, тогда он мог бы что-то подчеркивать и делать пометки на полях. Он понимал, что он должен читать именно книги, принадлежащие Ницше, чтобы свести свое двуличие до минимума. Собственные пометки Ницше сбивали его с толку: очень много подчеркиваний, на полях постоянно попадались восклицательные знаки восклицания вроде «ДА! ДА!», а иногда — «НЕТ!» или «ИДИОТ!». Помимо этого множество нацарапанных замечаний, которых Брейер разобрать не смог.

Это были странные книги, не похожие ни на что, что Брейеру доводилось видеть до этого. Каждая книга состояла из сотен пронумерованных разделов, большинство из которых практически не были связаны друг с другом. Разделы были короткими, в большинстве своем — два-три абзаца, а иногда — просто афоризм: «Мысли — тень чувств, всегда хмурые, пустые и незатейливые», «В наше время никто не умирает от горьких истин — слишком велик выбор противоядий», «Что хорошего в книге, которая не выводит нас за пределы всех книг?»

Судя по всему, профессор Ницше считал, что он способен рассуждать на любые темы: музыка, искусство, политика, толкование Библии, история, психология. Лу Саломе отзывалась о нем как о великом философе. Брейер пока не был готов вынести свое собственное суждение на основании содержания его книг. Но уже было ясно, что Ницше был писателем поэтического склада, истинным Dichter[7].

Некоторые заявления Ницше казались нелепыми, например глупое утверждение о том, что между отцами и сыновьями всегда больше общего, чем между матерями и дочерьми. Но многие его афоризмы настраивали Брейера на саморефлексию: «Что есть семя освобождения? — Отсутствие стыда перед самим собою!» Особенно его поразил такой запоминающийся пассаж:

«Как кости, плоть, внутренности и кровеносные сосуды покрыты кожей, которая позволяет человеку выглядеть благопристойно, так и тревоги и страсти, терзающие душу, облечены тщеславием; это кожа души».