Когда Ницше плакал - Ирвин Ялом

Фрейд заметил улыбку Брейера, вызванную его словами, и спросил: «Ты думаешь, это плохой план?»

«Вовсе нет, Зиг. На самом деле я думаю, что это прекрасный совет, и я собираюсь ему последовать в точности. Я улыбался только над его последней частью, когда ты говорил о „привлечении медицинского светила“. Ты бы понял, что здесь смешного, если бы знал этого пациента, но сама идея о том, что он преклоняется перед авторитетом в области медицины или в любой другой области, кажется мне очень забавной».

И, открыв «Веселую науку» Ницше, Брейер зачитал вслух несколько отмеченных им моментов. «Герр Мюллер полностью отрицает авторитеты и условности. Например, он ниспровергает достоинства и называет их пороками. Вот что он говорит о постоянстве: „С упорством он цепляется за что-то, уже давно пройденное, но именует это постоянством“. А вот о вежливости: „Он так вежлив. Да, у него в кармане всегда лежит сухарик для Цербера, и он настолько труслив, что для него все мы Церберы, даже ты и я. Вот и вся его вежливость“. Или послушай восхитительную метафору о нарушении зрения и отчаянии: „Видеть глубину вещей — очень неудобное свойство. Это заставляет держать глаза в постоянном напряжении, и в конце концов ты видишь больше, чем хотел бы“.

Фрейд с интересом слушал: «Увидеть больше, чем хотелось бы, — пробормотал он. — Интересно, что он увидел. Можно взглянуть на эту книгу?»

Но у Брейера уже был готов ответ на такую просьбу:

«Зиг, он заставил меня поклясться, что я никому не покажу эту книгу, так как в ней есть его личные заметки. Наши отношения с ним пока еще такие неровные, так что на данный момент я предпочел бы уважать его требования. Может, позже.

Что касается странного в беседе с герром Мюллером, — продолжил он, остановившись на своей последней записи. — Всякий раз, когда я пытался выразить сочувствие, он обижался и разрывал раппорт между нами. А! «Мостик». Да, вот то самое место, которое я искал».

Брейер начал читать, и Фрейд закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

«В нашей жизни наступали моменты, когда мы были так близки, что казалось, ничто не в силах разрушить нашу дружбу, наше братство, и один лишь маленький мостик разделял нас. Едва ты собрался ступить на него, как я спросил тебя: „Хочешь ли ты перейти этот мостик и прийти ко мне?“ — И в тот же момент у тебя пропало всякое желание делать это, а когда я снова задал тебе этот вопрос, ответом мне было молчание. С тех самых пор горы, бурные реки — всевозможные преграды разделяют нас, между нами воцарилось отчуждение, и даже если бы мы захотели сблизиться, мы бы не смогли. Но когда теперь ты думаешь об этом мостике, ты не можешь произнести ни слова и ты давишься рыданиями в изумлении».

Брейер отложил книгу: «Ну, Зиг, что ты об этом думаешь?»

«Не могу сказать наверняка, — Фрейд встал и направился к книжному шкафу. — Любопытная история. Давай разбираться. Один человек собирается перейти мостик, то есть сблизиться с другим человеком, как вдруг этот другой предлагает ему сделать как раз то, что он собирается делать. И вот теперь первый не может сделать шаг, потому что это будет выглядеть, словно он подчиняется другому — власть оказывается преградой на пути к сближению».

«Да, да, Зиг, ты прав. Прекрасно. Теперь я понял. Это значит, что герр Мюллер любое проявление позитивных чувств будет воспринимать как требование подчиниться власти. Интересное мнение: это фактически делает сближение с ним невозможным. Где-то еще в этой книге он говорит о том, что мы ненавидим тех, кто знает наши секреты и заманивает нас в ловушку нежных чувств. В такой ситуации нам необходимо не сочувствие, но возможность вновь овладеть контролем над эмоциями».

«Йозеф, — сказал Фрейд, садясь обратно в кресло и стряхивая пепел в пепельницу, — на прошлой неделе я имел возможность наблюдать, как Бильрот применял свой принципиально новый хирургический прием удаления пораженного раком желудка. И сейчас, слушая тебя, я начинаю думать, что ты должен провести психологическую хирургическую операцию, такую же сложную и тонкую. Ты знаешь о его склонности к суициду по словам фройлен Саломе, но не можешь сказать ему об этом. Ты должен убедить его рассказать тебе о своем отчаянии; при этом, если тебе это удастся, он возненавидит тебя за свой позор. Ты должен завоевать его доверие; однако, если ты будешь выказывать ему свое сочувствие, он обвинит тебя в попытке завоевать власть над ним».

«Психологическая хирургия, — интересно ты это называешь, — сказал Брейер. — Мы, кажется, разрабатываем целый подраздел в медицине. Подожди, я еще кое-что хотел тебе прочитать на ту же тему».

Пару минут он пролистывал книгу « Человеческое, слишком человеческое». «Не могу найти этот момент, в общем, там говорится о том, что правдоискатель должен подвергнуть себя самостоятельному психологическому анализу — он называет это „моральным расчленением“. Он дошел даже до утверждения о том, что самые великие философы ошибались из-за пренебрежения собственной мотивацией. Он заявляет, что для того, чтобы познать истину, человек должен для начала полностью познать себя. А для этого он должен отказаться от привычной точки зрения, отстраниться от своего времени, своей страны — и тогда исследовать себя со стороны!»

«Подвергать анализу собственную душу! Не самое легкое занятие, — сказал Фрейд, вставая и собираясь уходить. — Но наличие объективного информированного гида значительно облегчит процесс!»

«Именно об этом я и думаю! — воскликнул в ответ Брейер, провожая Фрейда. — Теперь самое сложное — убедить в этом его!»

«Не думаю, что это будет сложно, — сказал Фрейд. — Ты можешь пользоваться как его собственными аргументами относительно морального расчленения, так и медицинской теорией о связи стресса и мигрени. Не знаю, как у тебя может не получиться убедить твоего несговорчивого философа в необходимости курса самоисследования под твоим руководством. Спокойной ночи, Йозеф».

«Спасибо, Зиг, — сказал Брейер и на мгновение сжал его плечо. — Это был хороший разговор. Яйца преподали хороший урок курице».

ПИСЬМО ЭЛИЗАБЕТ НИЦШЕ ФРИДРИХУ НИЦШЕ

26 ноября 1882 года

Мой дорогой Фриц,

Ни мама, ни я уже несколько недель не получали от тебя известий. Сейчас не время тебе исчезать! Твоя русская обезьяна продолжает лгать о тебе. Она показывает всем эту фотографию, где ты и этот еврей, Рэ, запряжены ею, и шутит, что ты любишь испробовать ее кнут. Я говорила тебе, что ты должен забрать у нее эту фотографию, иначе она до конца наших дней будет нас шантажировать! Она везде и всюду выставляет тебя на посмешище, а ее любовник, Рэ, поет под ее дудку. Она говорит, что Ницше, всемирно известного философа, интересует лишь одна вещь — ее … — часть ее тела, я не могу заставить себя повторять ее слова, уподобляться ее развращенности. Догадывайся сам. Сейчас она открыто живет во грехе с твоим другом, Рэ, на глазах его матери — так им всем и надо. Разумеется, в ее поведении нет ничего неожиданного, по крайней мере для меня уж точно (то, как ты отнесся к моим предостережениям в Таутенберге, до сих пор причиняет мне боль), но игра заходит все дальше — она наполняет своей ложью весь Базель. Мне довелось узнать, что она написала письма Кемпу и Вильгельму. Фриц, послушай меня: она не остановится, пока ты не лишишься своей дотации. Ты можешь молчать, я нет: я собираюсь потребовать официального полицейского расследования ее отношений с Рэ! Если удача мне улыбнется—и мне нужна твоя поддержка, — она в течение месяца будет депортирована за аморальное поведение! Фриц, сообщи мне свой адрес.

Твоя единственная сестра,

ЭЛИЗАБЕТ

ГЛАВА 8

РАННЕЕ УТРО у Брейеров проходило по неизменному сценарию. В шесть утра булочник с угла улицы, пациент Брейера, приносил свежие, с пылу с жару Kaisersemmel. Пока муж одевался, Матильда сервировала стол, готовила для него кофе с корицей и выкладывала хрустящие треугольные булочки со сладким кремом и черносмородиновым вареньем. Несмотря на то что брак их трещал по швам, она всегда готовила мужу завтрак, а Луиза и Гретхен ухаживали за детьми.

Брейер, который все утро думал только о предстоящей встрече с Ницше, был настолько поглощен изучением книги « Человеческое, слишком человеческое», что едва поднял глаза, когда Матильда наливала ему кофе. Он молча позавтракал и только в конце трапезы пробормотал, что беседа с новым пациентом займет и обеденный перерыв. Матильде это не понравилось.

«Я так часто слышу об этом твоем философе, что уже начинаю волноваться. Вы с Зиги часами обсуждаете его! Ты работал во время обеденного перерыва в среду, вчера ты остался в кабинете, чтобы почитать его книгу, и пришел только когда обед был уже на столе; сегодня ты читаешь его за завтраком. И ты опять говоришь о том, что не придешь обедать! Детям нужно видеть своего отца, Иозеф. Прошу тебя, Йозеф, не зацикливайся на нем. Как на остальных».