Мост в бесконечность - Геннадий Комраков

Михаил Бруснев довольно улыбнулся: все идет хорошо, сомнения напрасны. А были таковые, были. Ведь опыта — никакого… И как радостно, что нервое слово Афанасьева несомненно удалось. Ах, Федор, Федор… С каким достоинством держится, как уверенно вторгается в область высоких материн! Государственный муж, да и только!

— Никакие притеснения, — продолжал Афанасьев, — и высылки на родину, заточение нас в тюрьмы и даже высылки в Сибирь не отнимут у нас этого оружия. Мы всюду найдем поле победы, всюду будем передавать свое знание: на родине крестьянам, а в тюрьмах будем объяснять арестантам, что они тоже люди и имеют все человеческие права; чтобы они, сознавши эти права, передали свое знание другим и организовали их в группы. В этом залог нашего успеха!

Афанасьев говорил как-то очень просто, без пафоса, как о делах самых будничных, житейских. Его слушали, буквально открыв рты, ловили каждый звук глуховатого голоса, наполняясь уверенностью — так оно и должно быть. Все разумно, справедливо…

По тому, с какой жадностью слушали его, застыв в самых разнообразных позах, Афанасьев понял, что не ошибся, когда размышлял, о чем говорить на маевке Слово доходило до сердец, западало в души.

— Да, товарищи! — выкрикнул он. — Нам часто приходится читать или даже слышать о манифестациях рабочих на Западе, которые громадными и стройными колоннами движутся по городам и наводят страх на своих эксплуататоров; но стоит нам присмотреться к истории развития этой стройной массы — и тогда нам станет ясно, что эта масса произошла от такой же небольшой группы людей, как и мы…

Цивинский нагнулся к Михаилу Брусневу, жарко зашептал на ухо:

— Замечательно! Просто замечательно…

Бруснев отмахнулся нетерпеливо:

— Записывай, записывай, не отвлекайся…

Федор Афанасьевич хлебнул из бутылки еще пару раз, вытер с бороды молочные капли:

— Взглянем хотя бы бегло на историческое развитие социал-демократической партии в Германии, этой самой сильной и стройной организации на Западе. Она тоже произошла от небольшой кучки людей, сгруппировавшихся в одной производительной местности, как наш Петербург. Эти рабочие нервые сознали свои человеческие права и стали передавать свои убеждения другим рабочим, за что стали преследоваться и высылаться правительством по провинциям. Но даже это распоряжение послужило на пользу рабочим. Эти рабочие нашли себе товарищей и, сорганизовавшись все вместе, составили один нераздельный союз…

— Всех не сошлют! — задорно крикнул Коля Иванов. — А сошлют — и там но пропадем! Будем, как Василий Буянов!

— Что же нам, русским рабочим, отчаиваться! — Афанасьев, распаляясь, потряс кулаками. — Или бежать от этих борющихся товарищей, которые идут за такое великое дело, как дело народного освобождения?! Смотря на все исторические факты, которые нас смело заставляют надеяться на победу, мы должны также думать и о нашем русском народе. Он до тех пор будет нести взваленные на него тяжести, пока не сознает за собой человеческих прав и не сознает, что он-то, рабочий, — Федор Афанасьевич развел руками, показывая на присутствующих, — должен иметь больше всех право пользоваться всеми богатствами, производимыми его трудом. Наш рабочий должен также знать, что труд есть двигатель всего человеческого прогресса, что он — создатель всей науки, искусства и изобретений! Лишь только народ все это узнает, его тогда никакая армия не сможет удержать от самоосвобождения, а нести такое сознание в парод есть прямое, неотъемлемое право всех развитых рабочих…

Умолкнув, Афанасьев сошел с бугорка, снял очки и, близоруко сощурившись, вздохнул: больше, мол, сказать нечего. Произошел непредвиденный нерерыв. К Афанасьеву потянулись со всех сторон, кто-то обнял его, Фунтиков восторженно пробасил: «Качать!» Подхватили, несколько раз подбросили в воздух.

— Пустите! — отбивался Афанасьев. — Очки поломаю, пустите!

— Ну, Федька, пронял, стервец! — Сергей Иванович Фунтиков тоже полез обниматься. — До печенок достал! Ну, стервец! — За нарочитой грубостью Фунтиков скрывал взволнованность. Пришлось Цивинскому вмешаться:

— Товарищи-и! — крикнул, приставив ладони ко рту. — Не станем отвлекаться! Нам еще надо послушать представителей от Балтийского завода, от резиновой мануфактуры… Затем обсудить программу занятий в кружках! Дел еще много, товарищи, тихо!

На холмик поднялся Николай Богданов — металлист с Балтийского, известный книгочей, заядлый спорщик, умница. Запальчиво, словно продолжая прорванный сиор, выкрикнул:

— Очень жаль, товарищи, — и тут же, соразмерив силу своего могучего голоса с замкнутым пространством поляны, сбавил тон и повторил потише: — Очень жаль, что нам до лучшего будущего приходится помириться с невозможностью собраться и провести вместе, по примеру рабочих в западных государствах, день Первого мая, а должны мы довольствоваться возможностью собраться в воскресенье. Конечно, каждый из нас знает, что теперь мы не можем провести никакой манифестации, а не только что подобно той, какую провели рабочие на Западе, Я думаю, что каждый из нас теперь невольно сравнивает наши силы с силами западных рабочих…

Богданов выставил палец и назидательно погрозил:

— Но смею надеяться, что ни один из нас от этого сравнения, глядя на нашу малочисленность, не придет в отчаяние, потому что все мы еще имеем настолько сил и энергия, чтобы не упасть духом и не опустить рук лишь оттого, что дело приходится почти еще только начинать…

— Мы еще развернемся — прогудел Сергей Иванович. — В самую точку попал! Крой, Никола!

Богданов поднял клешневатую лапу, требуя тишины:

— Западные рабочие страдают, как и мы, под гнетом капиталистического строя, то есть такого, при котором все продукты труда, произведенные рабочими, фабрикант продает в свою пользу, а рабочим за их труд платит лишь столько, чтобы они не могли умереть с голоду. Не довольствуясь таким возмутительным порядком, который лишает их выгод своего труда, они часто задумывались над положением, в котором они находятся, и пришли к тому заключению, что выбраться из него возможно только путем умственного развития народа, так как от его развития зависит все…

Михаил Бруснев быстро чиркал карандашом в тетрадке, записывая выступление. Если все закончится благополучно, речи рабочих будут переданы Мише Ольминскому. Он хоть еще барахтается в народовольческой тине, но вот-вот выберется на твердую почву марксизма. Можно сказать про него так: ногами в болоте, но уже ухватился за ветви прибрежного дерева, есть полная надежда, что вытянет себя из тряснны… Так вот у Миши имеется гектограф, хранится у народовольца Земса. Даст бог — отпечатают речи нынешних маевщиков. Хотя бы экземпляров по пятидесяти каждую… Пустить эти выступления по кружкам, на заводы, на фабрики — лучшей агитации не придумаешь! Потому и надо записать каждое слово, сохраняя стиль речей неприкосновенным.

— Обращая внимание на положение наших рабочих, — гремел Богданов, — мы увидим, что они тоже сильно страдают от произвольной кулаческой эксплуатации, почти ничем не сдерживаемой, потому что наши рабочие, по старанию правительства и фабрикантов находясь в забитом состоянии и полном невежестве, не могут дать отпора произвольному грабежу, чем и дают повод к большей наглости безжалостным хищникам…

— Забитого согнуть легче! — сказал Баня Егоров. — Молчим много, потому терпим издевательства…

Богданов, соглашаясь, кивнул:

— Такое положение, конечно, никому из рабочих не нравится, но они молчат и терпят, потому что не знают выхода из него, и потому на нас, как на более развитых; рабочих, лежит обязанность выяснить рабочим причины, по которым они находятся в таком скверном положении, и указать выход из него…

Маевщики заволновались, опять послышались возгласы:

— Верно говоришь!

— Самим надо браться!

— К чести нашей, — улыбнулся Богданов, — я могу сказать, что мы действительно сознали свои обязанности и, несмотря на все препятствия и угрозы нашего подлого правительства, мы стараемся по мере своих сил и способностей развивать окружающих нас рабочих… Недавно вместе с искренним чувством признательности к Шелгунову, как «указателю пути к свободе и братству», мы попробовали подачею адреса ему и присутствием с венком на похоронах привлечь внимание общества к рабочему вопросу и, как слышно, уснели в этом. Но, как видно, наша проба и успех ее пришлись не по губам правительству, и оно распорядилось наказать рабочих, осмелившихся думать об улучшении своей жизни, выслав троих…

— По всему городу шпики гонялись! — ворчливо заметил Климанов. — Как на зверей — облавой пошли…

— Правительство, — заканчивая речь, сказал Богданов, — как вам известно, всегда за малейшее проявление неудовольствий к существующим безобразиям высылает и сажает в тюрьмы рабочих и интеллигенцию, которая искренно стремится — за что ей сердечное спасибо — своими силами и знаниями помочь рабочим в борьбе с существующим хищническим строем…