Мост в бесконечность - Геннадий Комраков

— Ну, не знаю, товарищи, не знаю! — Цивинский опять забегал вдоль стены. — Манифестацию вы отвергаете, потому что опасаетесь разгрома, а сходку под видом гулянья не приемлете из-за того, что недостаточно революционно! На вас не угодишь…

— Мы не арестов боимся! — Егор Климанов тоже повысил голос. — Боимся, что пользы не будет никакой! А насчет Екатерингофа Федор правильно высказывается: пустое. Ежели с самоварчиком, какая там, к черту, маевка! Эдак всех гуляющих в парке можно считать маевщиками…

Так и не договорились в тот раз, не нашли единого мнения. Да еще Федор ненароком обидел Цивинского, сказав под конец:

— Был бы Михайло Иваныч тут, рассудил бы правильно…

— А я, выходит, толкаю на безрассудство! — Вацлав сорвался в крик. — Благодарю покорно! Пусть Бруснев и ходит сюда…

— Кипятиться не стоит, не в девичьей рукодельничаем, — нахмурился Федор. — Мы уважаем вас, понимать надо… А только и вы за детишек нас не считайте. И Брусневу… Что ж, скажите — забываем помаленьку, какой он есть… После шелгуновских похорон не виделись.

Вспыльчивый, но отходчивый Цивинский попрощался со всеми за руку, Афанасьеву заглянул в глаза:

— Непременно передам…

Вот и пришел Михаил Иванович пощупать, чего же все-таки хотят рабочие? Да не к Фомину на очередную сходку центрального кружка, а прямиком к Афанасьеву, зная, что от него во многом зависит линия комитета: слово Федора приобрело значительный вес. Причем перевел разговор к маевке резко, так, будто бы Бруснев более других стремится отметить новый праздник, поддерживая решение социалистического конгресса, а Федор Афанасьевич с Егором Климановым якобы противятся. Видать, Цивинский лишнего наговорил. Не удержал обиду при себе, пожаловался…

Афанасьев снял очки, покусал дужку:

— Что ж, Михаил Иваныч, вокруг главного ходить, давай откровенно… Так и скажи, ежели что: ошибаетесь, мол…

Бруснев побарабанил согнутыми пальцами по столешнице, нахмурив широкие брови, молчал минуты две. Потом, откинувшись на гнутую спинку дешевого венского стула, посмотрел в потолок и развел руками:

— А я и сам не знаю, Федор Афанасьевич, ошибаетесь или нет… Если по правде, манифестацию вряд ли соберем. Ты правильно заметил: фабричные по первому зову за нами не пойдут — с заводами и фабриками связь слабоватая… Можно сказать, связи вовсе нет. И Егор прав: в парке под присмотром городовых — не маевка. Но что делать-то? Скажи, Федор Афанасьевич! Неужели ничего не придумаем?

Теперь Афанасьев надолго замолчал, опустив голову. Всегда было: действовали по указке Бруснева, слушались каждого слова, упаси бог, не перечили. Понимали, что он, ловкий конспиратор, один из сильнейших в Петербурге марксистов, несет тяжелое бремя, возглавляя организацию. Были благодарны ему за то, что подбирал толковых людей для занятий в кружках; без них мастеровые, которые из грамотных, вряд ли сумели бы найти дорогу к политике, барахтались бы на мелководье, почитывая легковесные книжицы. А нынче, шутка сказать, поболее двадцати кружков занимаются пропагандой марксизма! После «Северного союза русских рабочих», разгромленного жандармами еще в восьмидесятом году, после группы Благоева, кружка Точисского брусневская организация самая сильная в столице. Правда, на фабриках и заводах агитацию не вели, Михаил Иванович всегда говорит: «Наша задача — воспитать рабочих-интеллигентов, вооружить их знаниями для дальнейшей борьбы». Человек головой рискует: создание организации охранка не простит, пронюхает — на каторгу упекут…

Да, авторитет у Бруснева крепкий. Скажет твердо: «Выходим на манифестацию!» — пойдут, как головой в омут. И он, Афанасьев, тоже не отстанет; на миру, как говорится, смерть красна. Но сегодня Михаил Иванович пришел к нему в смятенном состоянии духа, без обычной своей уверенности и спрашивал тревожно, что придумать, как отпраздновать Первое мая?

Афанасьев поднялся из-за стола, прошелся по скрипучим половицам к окну, долго смотрел, как по кирпичной стене соседнего дома гуляют отблески фонаря. Почему-то вспомнилось, как давным-давно коротал пасхальное утро на берегу Пеледи, когда последний раз побывал в Язвище. Слабо горел костерок, шумели на ветру вершины берез. До деревни — рукой подать, а казалось, что нет людей на тысячу верст.

— А ежели для самих себя устроить демонстрацию? — Федор сказал робко, размышляя вслух. — Где-нибудь подалее, к примеру на островах. Там никто не увидит, сколь соберем людей — все наши. И песни можно петь, какие захочется, и поговорить по душам… Как смотришь, Михаил Ииаиович?

— А почему обязательно на островах? — Бруснев, загоревшись идеей, вскочил. — Да разве мало хороших мест вокруг Петербурга? Отыщем, обязательно отыщем укромный уголок… Я сам займусь! Завтра же с Климановым займемся… А тебе поручаю вот что: посмотри на фабрике, кого можно позвать. Из наших кружков — само собою, но ты поищи новичков, из самых надежных… И вот еще: подготовься выступить с речью. О чем говорить — сам подумай…

— Когда же, Михаил Иваныч?! — взмолился Афанасьев, — Первое на носу, дай бог успеть без речей! Да и какой из меня оратор?

— Нет, нет! — Бруснев обнял его за плечи. — Подготовишься и выступишь, а мы послушаем. Лично для меня можешь оказать услугу? Мы друзья или как?..

— Господи, твоя воля, конечно, друзья! — Федор тихо засмеялся. — Да только… Неужто поумнее не найдется? Тому же Цивинскому сказать, так он с радостью…

Бруснев поморщился:

— Интеллигенты могут. Наговорят — не переслушаешь… А надо, чтобы вы, рабочие, сами отметили свой праздник! Первая маевка, понимай, Федор.

— Так ведь не успеем! — воскликнул Афанасьев.

— Должны, — категорично сказал Бруснев. Вот таким привык его видеть Афанасьев — твердым, непреклонным. — Помогать некому, сами должны успеть… Берись за дело, не откладывай…

Решение комитета брусневской организации провести маевку за городом в рабочих кружках встретили ликованием. Опостылело шушукаться по углам, опасаясь малейшего шума за стенками. Хотелось на простор, под голубое небо, на вольный ветер. К маевке готовились, как к светлому воскресенью, горячо обсуждая приятную новость. В групне Афанасьева особенно суетились девицы:

— Одеваться в праздничное?

— А где будем собираться?

— А если дождик прихватит?

— Не трещите, сороки! — для виду строжился Федор. — Что, когда и где — все узнаете в срок, комитет скажет…

Подходящую поляну присмотрели за Путиловским заводом, на взморье, у речки Екатерингофки. Чтобы окончательно определить выбор, Бруснев с Климановым привезли сюда Федора. Безлюдно было и тихо. Высокие сосны выбегали здесь к самому берегу залива, вокруг поляны — густой, подлесок: осинки, березняк, ольха. Ветерок пошевеливал ветви, покрытые едва заметной прозеленью; на соснах покачивал лапы, будто нянчил хвою.

— По-моему — тут! — Бруснев для пущей убедительности топнул. — Как думаете?

Афанасьев огляделся но сторонам, почесал в затылке:

— От города вроде бы далеко, воскресный гуляка барышню сюда вряд ли потащит…

— С трех сторон выставим посты, а берег сквозь сосны виден — не подплывут… Теперь смотрите. — Бруснев обломил сухую ветку, стал чертить на неске. — Люди у нас пойдут с Невской заставы, с Московской… С Выборгской стороны, с Васильевского острова… Ну, еще с Нарвской… Каждому даем определенный маршрут, выполнять строго! Которые с Невской, пускай идут полем — мимо Княжева. Василеостровцам удобнее на лодках. Верно?

— Определенно, — согласился Федор…

Вечером этот разговор получил продолжение на сходке комитета. Собрались уточнить детали, обговорить подробности, чтобы из-за какого-нибудь пустяка не сорвать маевку. Афанасьев вооружился карандашом и на обрывке серой оберточной бумаги рисовал маршруты:

— Выборжцы добираются до Нарвских ворот, оттуда по Петергофскому шоссе… А вот здесь — направо к Емельяновке. Тут будет наш человек, скажете пароль — укажет дорогу в лес. Попятно?

— Найдем, догадливые, — сказал Богданов.

— Сбор назначаем так, — продолжал Федор, — которые дальние — к одиннадцати часам, ближние, например путиловцы, приходят к полудню…

— Зачем разнобой? — удивился Фомин. — Лишку мудрите…

— Все в аккурате. — Афанасьев поджег бумагу над помойным ведром. — Не надо, чтоб гурьбой сходились… Постепенно, не всем сразу… По два, по три человека, в крайнем случае — по пять, не больше. Нередайте своим… Одеваются пускай получше, что у кого есть праздничное — на себя. Корзинки взять — закуску, пива, бутылки с молоком… Словом, идут на прогулку. Все понятно? Ничего не упустили?

— Вроде бы, — озабоченно вздохнул Богданов. — А что получится, посмотрим…

— Ну, тогда по домам!

— Погодите, братцы, — просительно сказал Прошин. — Мне ведь речь произносить тоже, а я запурхался… Второй день колочусь, ни черта не выходит. Может, взглянете, а? У меня написано…