Цифры - Мария Петровна Казакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все они. Все, кого я когда-то считала своими друзьями. Все, кого я имела отчаяние полюбить. Все они – лишь мираж в пустыне, лишь еле ощутимое воспоминание, лишь отражение в моих слезах.
Собаки, которых я считала своими детьми. Дети, показавшие мне, что такое любовь между людьми. Птицы, доказавшие мне существование дыхания Господа. Все они уплывают во тьму тысячелетий, а я остаюсь. Из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие.
Они умирают от голода, от отравы, от вируса, от инфекций, от ушибов, разрывов кровеносных сосудов, рака, чужого зла, стихии, случая – а я остаюсь жить. Это невыносимо. Я больше не могу.
Мне нужно сделать выбор. Теперь, когда мальчик подарил мне освобождение, мне нужно знать, как поступить. Мне нужен совет. И я поняла, что из всех тысячелетий, что я прожила, лишь он был достаточно мудр и близок мне, чтобы ответить на главный для меня вопрос. Поэтому я и пришла сюда.
Как бы я хотела, чтобы он сейчас сидел здесь рядом со мной. Мой самый лучший, мудрый Друг. Сначала нас разделяли пустыни, теперь нас разделяют столетия. Зачитанное до дыр письмо – это всё, что у меня осталось. Я сажусь на очередной соляной выступ, достаю из-под сердца истасканный папирус и смотрю на милые, добрые буквы любимого друга:
«Твоя доброта не знает, мой господин, что те, кто находятся вдали друг от друга из-за разделяющего их большого расстояния – что от многих различных причин всегда может произойти, – когда они хотят узнать или сообщить друг другу свои намерения и скрытые тайны – те, которые не каждый может понять, но только разумы, родственные обладающим ими, – то делают это при помощи письменных знаков.
Тем самым, находясь вдали, они близки; и будучи разделены, они видят и видимы; пребывая в молчании, они говорят и слышат; и даже если они спят, то бодрствуют, потому что их желание исполнено на деле; будучи больны, они здравствуют; сидя, они бегут; и я скажу даже, что если они мертвы, то продолжают жить, потому что не только настоящее могут сообщить письменные знаки, но и прошедшее, и будущее.
И здесь становится видно похожее согласие чувств, когда каждое из них по отдельности показывает свою силу и занимает место другого: вместо языка – рука и вместо уха – глаз. Вместо почвы сердца выступает бумага, которая в бороздах строк принимает желания, сеемые в ней, вместе с остальными многочисленными наставлениями, разнообразными значениями, разделениями и силами, которые находятся в письменных знаках – о чём по отдельности сейчас не время говорить.
Так же как тот, кто читает письменные знаки, через их красоту понимает силу и разумность руки и пальцев, написавших их, вместе с волей писавшего, также и тот, кто с пониманием рассматривает творения, видит руку и перст Сотворившего их вместе с Его волей, которая есть Его любовь.
И скажу по истине, что многие двери, полные разного рода различий, встречаются мне в этом месте. Но я не хочу их тебе описывать, из-за того, что не могу доверить эти вещи бумаге и чернилам, а также из-за тех, кому случайно придётся встретиться с этим посланием; ещё и потому, что смелые подчинят эту бумагу своей власти. Из-за этого я не могу говорить открыто обо всём.
И как видно, что есть вещи, которые бумага и чернила не могут сообщить, так же, очевидно, есть что-то, что творения, которые есть письменные знаки для дальних, не могут передать, выразив полностью волю Написавшего их, – и это, я скажу, Его природа.
Если чувственно воспринимаемое море, единое по своей природе, цвету и вкусу, когда к нему примешиваются многочисленные реки, имеющие различный вкус, не только не меняется согласно с их особенностями, но без труда полностью обращает их в свою природу, вкус и цвет, то насколько больше море умопостигаемое, безграничное и неизменное, которое есть Бог-Отец! Когда умы возвращаются к Нему, как реки в море, то Он полностью обращает их все в Свою природу, цвет и вкус.
Потому и существуют числа между телом, душой и умом – из-за различий в волях. Но исчезнут те имена и числа, которые приобрёл ум в результате движения.
И не просто потому, что исчезнут все различия, но они исчезнут потому, что не станет тех, кому они будут необходимы. Имена же и ипостаси Сына и Духа не прекратятся, ибо у них нет начала и нет у них конца.» 12
Да-да, я поняла. Впрочем, ты всегда ровно так и считал. Спасибо, что вновь ответил.
Но понимаешь, в жизни я видела больше земного, чем ты – ты же всегда больше видел Бога. И того, что всегда было под силу тебе, никогда не смогла бы достичь я, как бы я ни пыталась.
Можно видеть многое, но не видеть главного, и двери, о которых ты говоришь, для меня не то что закрыты: они мне даже не видимы.
Да, ты всегда был прав. Если я умру, я сольюсь с Господом. Потеряю имя, став частью Его. Но я не могу, не могу на это решиться! Я не могу больше, я устала жить, но я не могу позволить себе оставить старушку в одиночестве, как ты оставил меня.
Да, смерть для всех нас – это счастье, это праздник, конец страданий, но, послушай, ты исчез, а я осталась жить! Не год, не два – тысячелетия! Это было мучением. Мучение не знать, что я могу прийти к тебе и обнять тебя. Мучение знать, что, напиши я тебе хоть тысячу писем, ты не прочтёшь из них ни одно. И я не хочу, не хочу такой же судьбы для старушки, которая стала мне матерью, я не могу позволить себе быть настолько же неблагодарной. Я не могу оставить её, как это сделал со мной ты.
Но ты всегда был смертен. И всегда был близок к Богу. И всегда общался с ангелами.
А я бессмертна, и проклята, и смерть теперь – это мой выбор. Впервые за тысячелетия я получила право на неё согласиться. И не смогу.
Глава 10. Возвращение домой
Мария Луиза Вайсман (1899-1929) «Возвращение домой»
из сборника «Лесное сердце», пер. А. Чёрного
Не узел ли берёзовых ветвей меня принёс?
Ступни врастают усиками в корневые сети.
Запруды глаз накрыло
